У входа в спальню врач остановился, напряженно вслушиваясь в тихие рыдания. Войдя, он увидел двух женщин, которые, склонившись друг к другу, горько плакали.
Услышав шаги, обе затихли, и та, что моложе, спросила:
– Кто ты?
– Врач.
– Кто прислал тебя?
– Бог.
Другая женщина простонала:
– Разве есть бог, который еще не отвернулся от меня?
– Мой бог не отворачивается от страждущих.
Валерия внимательно посмотрела на врача, так странно одетого.
– У тебя какой-то свой бог?
– Он не только мой. Это бог всех, кто верит в него. Уверуйте вы, он станет и вашим.
– Имя твоего бога?
– Его называют просто богом. Ему не нужно имени, потому что он един. А сына его единородного, умерших за нас, зовут Иисусом Христом.
Императрица, рыдая, воскликнула:
– Я тоже родила бога!.. Куда он делся?.. Ради кого умер?
Врач обратил к ней спокойное, просветленное лицо.
– Так и Мария плакала о сыне своем.
– Мария?
– Матерь Божия, родившая Иисуса… Его распяли на кресте, и он умер, но потом воскрес. Она может утешить горе любой матери.
Августа широко открытыми глазами пристально рассматривала вдохновенное лицо врача.
– А меня какой бог утешит? – с горькой усмешкой воскликнула Валерия.
– Тот же, который послал меня к вам… Боги, которым поклоняетесь вы, не могут дать утешения, потому что не умеют страдать. Они могут только радоваться. Но страждущие глухи к радости. А мой бог может утешить целый мир, потому что сам пострадал за него.
Врач достал из капюшона власяницы небольшое распятие.
– Вот это я оставлю вам в защиту и утешение. На ночь кладите его в изголовье, и он оградит вас от дурных снов. А когда на глаза навернутся слезы, возьмите его в руки, и ваши сердца исполнятся тихой радости.
Обе женщины перестали плакать и напряженно слушали странные речи врача – так еще никто с ними не беседовал.
– Как тебя зовут? – спросила императрица, никогда не интересовавшаяся именами даже самых высокопоставленных сановников.
– Я – Пантелеймон, врач антиохийских нищих… Да будет с вами бог, ведь и вы нищие.
И врач ушел, оставив на одеяле распятие. Валерия взяла его в руки.
– Но это просто деревяшка! – удивилась она.
– Деревяшка? – равнодушно переспросила императрица, чувствуя, как тяжелеют ее веки. – А ты, дочка, не хочешь поспать?
– Я так устала, мама!
– Ложись рядом со мной. Посмотри, как мало нужно мне места.
– Какая ты хорошая, мама, – мягко проговорила Валерия, ложась на край кровати и обнимая мать. – Я снова превратилась в твою маленькую дочку… и теперь такой уж останусь.
– Милая моя дочурка, – ласково пробормотала императрица. – Куда ты его спрятала?
– Крест? Под подушки: пусть лежит в изголовье, как советовал врач.
Вскоре они крепко заснули. Не разбудило их даже громыхание лестницы, которую садовник Квинт переносил по атрию, приводя в порядок цветы, украшавшие колонны. В помощь себе он взял Квинтипора, который после обеда зашел навестить родителей.
– Пойдем со мной, поработай. Пускай твой хозяин не говорит, что ты, как и другие шалопаи, даром ешь его хлеб.
Забравшись на лестницу, старик снимал корзины, в которых нужно было сменить цветы, и подавал их Квинтипору.
– Сюда поставь безвременниц, – сказал он, опуская круглую корзинку. – Вон те лиловые колокольчики…
Но корзины никто не принял. Квинт, не оборачиваясь, раздраженно крикнул:
– Ну, пошевеливайся!.. Оглох, что ли, с тех пор как важным господином стал?
Старик был одноглаз, ему пришлось совсем повернуться назад. Он никого не увидел. Сердито ворча, он начал спускаться с лестницы. И только оказавшись на земле, услышал шаги Квинтипора. Юноша нес в руках длинные ветки, среди белых цветов-звездочек ярким золотом улыбались крохотные апельсины.
– Ты что, лунатик? Где тебя носило?.. А ветки эти хороши будут на капитель.
– Хотел воды найти, сбрызнуть их, а то уж привяли чуть-чуть.
– Куда же ты ходил за водой?
– Я видел поблизости колодец.
– А у себя под носом не видишь?.. Вон она, вода, в имплювии, посреди двора. Видно, нельзя тебя одного на смотрины пускать… Клянусь пупком Артемиды, это одна из граций!
В воротах появилась Титанилла. Протянув руки вперед, она шла прямо к ним.
– Что ж ты убежал с цветами, Квинтипор? Разве они не для меня? Или ты нас не заметил? Я звала тебя… Мы с Варанесом сидели там в павильоне… Ты мне даришь их? Ух, какие тяжелые!.. Пойдем, отнеси в мою комнату!
Квинт задорно щелкнул пальцами.
– А я-то думал, этому хитрецу и впрямь помощь на смотринах нужна. Ну, парень, губа у тебя не дура! Да и ты, плутовка, тоже не промах. Значит, хочешь и парня красивого заполучить, и цветы тоже? Парня, пожалуй, бери, я не против. А цветы оставь: они не для такой пигалицы выращены… Иди, нюхай со своим дружком мяту.
Садовник хотел щелкнуть нобилиссиму по носу, но Квинтипор, стоявший позади девушки и тщетно пытавшийся знаками предупредить отца, вовремя схватил его за руку.
– Отец, неужели ты не видишь, кто перед тобой?! Это дочь цезаря, нобилиссима!
Квинт крякнул от удивления.
– Госпожа моя! Ты видишь, я одноглазый. Но императору да старухе своей я и такой гожусь. Ты сама виновата, красота твоя лишила зрения и последний мой глаз.
Нобилиссима потрепала старика по щеке и, улыбнувшись, обратилась к юноше:
– Слышал, Квинтипор? Поучись, как надо разговаривать с женщинами!
7
Тысячекилометровый путь из Никомидии в Антиохию императорские курьеры проделывали менее чем за десять суток. Императору вместе с личной гвардией и значительной частью двора для этого потребовалось почти столько же недель. Плыть морем было бы и удобнее и быстрее, но Диоклетиан не случайно предпочел сухопутье. Он хотел лично проверить, можно ли полагаться на отчеты наместников провинций. Вообще недоверие было положено в основу реформированного им управления государством и в целом давало хорошие результаты. Каждый государственный служащий обязан был следить за другим: за префектом претория пристально следили его викарии, много внимания уделяли друг другу в этом смысле наместники провинций и прокуратуры, и даже последний писарь мог быть тайным осведомителем императорской канцелярии. Систематическим шпионажем занимались по долгу службы курьеры, доставлявшие во все концы империи официальные распоряжения, собирая попутно неофициальные донесения и слухи. Это были глаза и уши императора. Самые привилегированные из них – курьезии – не только обладали значительной властью, но и были гораздо богаче высокопоставленных сановников. Большую часть чиновников государство оплачивало натурой, снабжая мелких служащих питанием и одеждой; те, кто повыше, получали еще серебряные столовые приборы и наложниц. Но курьезии имели значительные денежные доходы не от государства, а от общин. Каждая община была обязана выдавать курьезию определенную плату за сообщения о радостных событиях: о победах, об учреждении новых праздников, о юбилеях августейшей фамилии или о добром здравии императора.
Теперь курьезии заранее предупреждали население городов и сел о приближении его божественности. Так что Диоклетиан имел возможность воочию убедиться, что со времен основания Рима у Римской империи не было повелителя столь обожаемого. Где бы он ни появлялся, двигаясь по заранее тщательно разработанному канцелярией дворцовых служб маршруту, всюду его встречали такими же церемониями и торжественными речами, какими встречали бы сошедшего на землю Юпитера. С одинаковым трепетом склонялись перед его статуями на форумах делегации от разных школ, корпораций и ремесленных коллегий. С таким же благоговением падали перед ним ниц в городах децемпримы во главе с городским префектом, а в деревнях – декурионы. За ними дружно, как по команде, валились головой в дорожную пыль празднично одетые свободные земледельцы и мелкие арендаторы, которые в положении колонов работали в императорских поместьях или в огромных латифундиях.
Молчаливо выслушивал император приветственные речи, и хотя все они были на одну колодку, лицо его выражало явное удовлетворение. Оно подтверждалось, между прочим, и тем, что Диоклетиан щедро раздавал мелкие деньги, которые, не причиняя ущерба казне, делают человека на всю жизнь счастливым, особенно если ни один из этих грошей не достался ни врагу, ни другу. Кроме того, император многих произвел в асессоры и президы, а некоторых даже в комиты, что считалось наивысшей наградой. Счастливцы, произведенные в этот чин, имели право называться лицами, сопровождающими императора, хотя август никогда не прибегал к их услугам. Зато награжденные обязаны были в знак благодарности воздвигнуть портик общественного пользования, или украсить площадь новым фонтаном, или оплатить расходы по устройству очередных цирковых представлений.