Элле обычно держалась особняком. Она была не очень‑то дружна с сестрами, ни со старшей своей, родной сестрой Анной-Кирстиной, ни с младшей, молочной — Йоханной. Те же считали, что она задается, а может, малость и не в себе. Куда лучше ладила Элле с животными, даже дикими, — на Острове в ту пору водились еще дикие звери. Лисы нисколько ее не боялись и на ее зов выбегали из нор. Весной она, бывало, уходила на пустошь и играла с лисятами, таскала их за уши, гладила по рыжей шерстке.
В школе Элле училась прилежно, правда, многое из того, что говорил учитель, вызывало у нее сомнения. Она приохотилась к чтению и однажды на торгах, где распродавалось имущество с разбитого корабля, купила себе целых три книги. Само собой, от пребывания в воде страницы разбухли, их разъела морская соль, но буквы различить все‑таки было можно, они складывались в удивительные слова и еще более удивительные предложения. На треугольной полке, застеленной кружевной салфеткой, — единственным настенным украшением в их доме, — рядом с Библией и календарем стоял тоненький сборник величальных песен и фолиант с рассказами про чужедальние страны. Третью же книгу Элле спрятала в щель между стеной и кроватью, которую делила с Йоханной. Светлыми летними вечерами, управившись по дому, она брала эту книгу и уходила в холмы и сидела там, задумчиво разглядывая картинки. На них были изображены свирепые звери и увенчанные коронами нагие женщины, те и другие являлись на свет из реторт, а поодаль стояли старцы и колдовали над весами и ступками. Завидев прохожего, Элле захлопывала книгу и удалялась. Около нее был словно бы очерчен незримый круг. Первым отважился ступить в него Нильс-Мартин.
Каких только предлогов он не выискивал, чтобы наведаться к Марен: то надобно кое-чего одолжить, то решил повидать сестренку, хотя раньше нисколько ею не занимался, то, дескать, Йоханну кличет больной отец. И все‑то он торчал возле Элле. Соберется она на пустошь рвать травы для Марен, — он следом. Примется она за шитье или же чинить сеть, — он сядет напротив и сидит, не сводит с нее глаз. Да еще распахнет ворот полотняной рубахи, чтоб ее обдало жаром его молодого тела. Стал носить подарки. Принес всем по шали: Марен подарил коричневую, Йоханне — голубую, а Элле — дымчатую, прозрачную, с серебристой нитью.
Элле сперва отказывалась принять шаль, но после долгих уговоров Марен примерила. Накинув на плечи мерцающий шелк, она постояла, оглядывая Нильса-Мартина. Крепко сбит, ладно сложен. Руки-ноги подергиваются, будто ему невмоготу усидеть на месте. Элле явственно слышала, как бьется в его жилах кровь. Из глаз его посыпались золотые искорки, а потом выражение их внезапно переменилось, и они потемнели, напоминая то ли взбаламученные лужицы, то ли стоячие бочажки. Он закинул было руки за голову и тут же уронил на колени. Элле захотелось вдруг легонько оттаскать его за рыжеватый чуб. Она оттопырила нижнюю губу и потуже стянула шаль.
Как‑то зимним вечером они возвращались вдвоем с пирушки, что устроила рыбацкая семья, жившая на южном берегу Западной бухты. Они шли, то и дело проваливаясь в глубокий снег. Нильс-Мартин снял с Элле шапочку и распустил ее длинные волосы. Руки его скользнули к ней под теплую кофту. Он увидел во тьме, как просияли ее глаза, и повел мимо дома Марен к себе на Гору, и Элле не воспротивилась.
Он привел ее в светелку, где некогда сиживал Хиртус. Возле окна стояли столик и камышовое кресло. У одной стены громоздился платяной рундук, в другой была спальная ниша. Элле начала раздеваться, до того медленно, что, казалось, время приостановило свое течение. Нильс-Мартин перевидал уже немало женщин, но нагую женщину он видел впервые.
Элле тряхнула головой, откидывая с лица волосы, улыбнулась ему, небрежно, надменно, и покружилась перед ним в лунном свете. И он вдруг проник ее взглядом и узрел, как сквозь кожу и мякоть у нее светятся кости. Змеей выгибается выя, лунные блики скользят по сводчатым ребрам, голубовато-меловые шары бедер перекатываются каждый в своей лунке, а костлявые кисти тянутся прямо к нему. Он отпрянул к нише. Кровь отхлынула от его сердца, и сердце обмякло. И тут Элле объяла его, и тело ее было уже и не тело вовсе, а пылание и шелковистая пена. Кровь прихлынула снова, вскипела морским прибоем. Лицо ее покачивалось над ним. Он гляделся в распахнутые настежь глаза, и перед ним проносились заснеженные вершины, горы, изрыгающие огонь, долины, где росли деревья, отягченные золотыми плодами. Он словно бы странствовал в неведомых доселе краях.