Он зашел в воду и добрел до какой‑то лодчонки, что покачивалась у самого берега. Вставил весла в уключины, толкнулся, волны будто того и ждали, они подхватили его и, баюкая, понесли мимо городка, мимо Южного мыса, в открытое море.
Светало. На бледном, сероватом небе вспыхнули розовые полосы. Нильс Глёе положил весла по борту и долго глядел, как разгорается небо, из золотистого становясь червонным. А когда из‑за моря выкатилось красное солнце, он занес руку и сдернул ночной колпак. И упал навзничь. Солнечные лучи озарили костлявый нос и заиграли на остекленелых глазах. Так, в лодке, его и нашли, когда ее прибило к Южному мысу.
Издавна усопших хоронили на маленьком кладбище на краю пустоши у лесной опушки. Здесь становилось уже тесненько, ну да для Нильса Глёе расстарались и выбрали место получше. На похороны собрался чуть ли не весь городок. А вот Элле не пришла. Анна-Кирстина держалась семьи своего покойного мужа и ни разу не посмотрела на мать. Фёркарлова Лисбет стояла рядом с отцом и украдкой поглядывала на Нильса-Мартина. И не только она. Но ему, понятное дело, было не до того. Он ни на шаг не отходил от сестренки. Йоханну познабливало, и вид у нее был такой, словно она чем поперхнулась. Ее мучило, что отец ушел, так и не признав за ней права называться Йоханной.
Фогт произнес над гробом речь, в которой напомнил собравшимся, что полвека тому назад на месте их городка была захудалая деревушка — ни тебе церкви, ни маяка, не говоря уж о том, чтобы почитать законы. И если сейчас все это у них есть, то единственно стараниями Нильса Глёе. Ибо для человека деятельного нет ничего невозможного. Раз ловля близ Острова себя не оправдывает, а такое в последние годы случалось, надо всего-навсего уходить подальше, тогда будет и чем кормиться и платить налоги. Загадывать оно трудно, но может статься, когда‑нибудь в городке у них выстроят гавань, куда будут причаливать большие корабли и платить положенный сбор.
Пастор нашел речь фогта не в меру светской и прочел проповедь, для начала перечислив все бедствия, обрушившиеся за последнее время на городок, который чересчур уж стремительно вырос и жители которого в погоне за мирскими благами и мишурным блеском позабыли о том, что все сущее создано милосердым Творцом, а сам по себе человек ни к чему не способен.
Нильс Глёе возлежал в гробу. Он считал, что пастор неправ, и все ж таки напоследок согласно кивнул могучей своей головой.
Глава пятая
Йоханна становится приемной матерью, а остров заносит песком
Но, может быть, пастор все‑таки прав? Может, это по моей милости городок так стремительно вырос и повествование стремительно рвется вперед? Такой уж у скорости ритм. Тысяча лет — как одна секунда.
Я вижу, ты покачиваешь головой, Майя-Стина. Дескать, это расточительство и проку мне от этого все равно не будет.
Я играю в кукольный театр? Ты это хочешь сказать? Но ведь отсюда, с высоты, таким оно, Сказание, мне и видится. Крошечные фигурки — шнырь из‑за кулис, шмыг за кулисы, все быстрей и быстрей, то выскочат на залитую светом сцену, то снова унырнут в темноту.
А как мы играли в кукольный театр, я помню. Я примостилась на голубом коврике с каймою из роз. Мягонький такой коврик, хоть ворс на нем и повытерся. Руки у меня в клею. Приставшие к кончикам пальцев картонные фигурки ни за что не хотят отлепляться, уходить со сцены и укладываться обратно в коробку. Тогда я решила: пускай на каждом пальце будет по фигурке и пускай они играют все сразу. Принцесса Шиповничек и королевич, старый король и его молодая жена, добрая волшебница и злая волшебница, повар и поваренок. И я говорила в бороду за старого короля, пела за волшебниц, ворчала, пищала, свистела, бранилась. Вскрикивала от укола веретеном, причмокивала, когда королевич целовал принцессу.
А вдруг королевич так и не придет?
Придет, как не прийти, на этом и сказка кончается.
А когда она кончится, что потом? Совсем-совсем потом?
Потом они будут жить-поживать — долго-предолго.
И злая волшебница тоже?
И злая, и добрая, а как же.
Ты сидела на скамье, сложив руки на коленях, обтянутых муслиновым платьем, и рассеянно, но терпеливо отвечала на мои расспросы. И я поверила тебе, Майя-Стина. Я отлепила от пальцев картонные фигурки и спрятала в коробку, где их ожидала долгая-предолгая жизнь.