Насколько капитан мог понять, Человек-на-Плоту прожил невероятно долгую жизнь. Ради денег он шел наемником то в одно, то в другое войско. Он одинаково хорошо разбирался и в арбалетах, и в ружьях. Но солдатское ремесло ему вконец опостылело, ведь его не брала никакая пуля. Он давно уже не искал, с кем бы померяться силою. Он научился ценить мелкие радости — чарку вина и краюху хлеба. Случалось, он сажал на колени чужого ребенка и посмеивался, когда тот тянулся пухлыми ручками к его носу. Он позабыл многое из того, что с ним было, жил одним днем и ничего не загадывал наперед. Слабо радовался, когда восходило солнце и согревало его старые кости, когда добрая девушка подносила ему молока или пива. Много ли человеку надо?
Но настало время, и он начал томиться жизнью и все недоумевал, отчего же за ним не приходит смерть. Как‑то раз он присел в тени у маленькой хижины, вкруг которой росли цветы и вились виноградные лозы. Из хижины к нему вышла старая женщина с кувшином вина и дала напиться. Он порылся в карманах и не нашел ни единой монетки. Тогда он вспомнил про золотой шар и вытянул его из‑за пазухи. Прежде когда он разглядывал шар, то видел на его поверхности лишь неясные тени. Теперь же перед ним всплыло все его прошлое, и он понял, что ему отказано в смерти, потому что он отказывал людям в праве на жизнь.
Он поблагодарил старую женщину, поднялся и по-брел дальше. Спустя несколько месяцев он вышел к морю. Смастерил плот и крепко-накрепко привязал себя веревками к бревнам. Ему хотелось одного: плыть по воле ветра, покачиваться на волнах под бескрайним небом и ждать, когда его примет море.
Капитан исполнился глубокой жалости к этому человеку, — вот уж кто поистине давно изжил свой век! Однажды вечером, когда корабль уже приближался к гавани, куда должен был доставить свой груз, он попросил его еще раз показать украшение. Но едва тот поднес руку к горлу и взялся за шнур, шнур сам собой развязался и золотой шар, матово поблескивая, упал на стол.
Той же ночью Человек-на-Плоту умер. Капитан закрыл ему глаза, но решил не переправлять на берег, ибо это неизбежно повлекло бы за собой дознание. На рассвете усопшего опустили за борт.
А шар так и лежал себе в капитанской каюте. Капитан не знал, как им распорядиться. С одной стороны, эта вещь ему не принадлежала, с другой — он теперь был за нее в ответе. Капитан запер дверь, взял шар со стола и вгляделся в него. Сперва там блуждали смутные тени, потом замелькали картины. Он увидел пещеру, вход в которую был завален каменной глыбой. Точеный храм, изукрашенный резными драконами и демонами, чьи лики были искажены злобой и мукой. Монахов в желтых одеждах, что расхаживали по храму. Лодочку под белым парусом, где он сидел подле стройной пепельноволосой женщины. Капитану подумалось, оставь он этот шар у себя, ему никогда не придется скучать. Он с опаской взялся за концы черного шнура, связал их узелком у себя на шее и удостоверился — к немалому своему облегчению, — что развязать узелок не составляет труда.
Наутро корабль ошвартовался, выгрузился и принял очередной груз. В хлопотах капитан позабыл о золотом шаре, а потом и вовсе перестал замечать, словно тот сделался частью его самого. Быть может, капитан сам отогнал от себя все мысли о шаре, а может, это шар отогнал от себя все его мысли. Капитан нес свою службу. Он исплавал немало морей, истрепал не один корабль, извел не одну команду. Временами его тянуло к женщинам, но связывать себя он не хотел и довольствовался мимолетными встречами, от гавани к гавани, мгновенно забывая имена и лица.
Изредка ему вспоминалось детство. Дом с видом на море, а на ступеньках в белом платье — мать. Помнил он и отца, седобородого, с обветренными щеками. Отец хохотал и подбрасывал его к потолку. Он то появлялся, то исчезал. А вот что сталось с отцом и матерью, где был их дом и почему он сделался моряком, капитан не помнил. Он стоял на палубе и оглядывал горизонт. Наступал день, и он стоял уже на палубе нового корабля, и команда у него была уже новая. Неизменным оставалось одно — море.
В какой‑то гавани он повстречал старика, который обмолвился, что в молодые годы знавал отца капитана. Слово за слово, и тут капитан смекнул: да ведь это же друг его юности! Он пришел в замешательство, — сам он в расцвете лет, когда ж тот успел так одряхлеть? Хорошо еще, он ему не открылся.