Утром она поднялась как обычно. Ополоснула лицо и руки ледяной водой, заплела косу, растопила печь, выпила кружку анисового чая вместе с Йоханной и Акселем, укуталась в шаль, не без труда отворила дверь, вышла на заметенный песком порожек, затворила дверь и побрела вниз, к пасторовой усадьбе. С этого, собственно, и началось Сказание, да оборвалось. Майя-Стина бредет по песку. Машет девушке, что несет в деревянном башмаке уголья. Ее окликает какая‑то женщина. Майя-Стина кивает, но толком не вслушивается. Рука ее ныряет под кофту и нащупывает маленький шарик, он металлический и холодит кожу. Ветер вырывает у нее конец шали, и она высвобождает руку, чтобы поймать его. Ни о чем в особенности она не думает. Так, о разном. И о подарке Элле. Но скоро она о нем позабудет. Ибо в доме у пастора — великий переполох.
Глава восьмая
Розовый шелковый бант улетает навеки
Новый пастор, звали его Педер Тевенс, приехал на Остров восемь месяцев тому назад. В отличие от своего предместника, выученика из крестьян, которому не приходилось выбирать, где нести Слово Божие, Педер Тевенс был отпрыском старинной знатной фамилии, где мужчины из рода в род посвящали себя изучению богословия во всех его тонкостях. Сей нищий приход он избрал по собственной воле, и, разумеется, его желание было исполнено, хотя и отец его, и мать, и дядя епископ почли это блажью. На самом же деле господина Педера одолели духовные раздумья. Ну, пускай просто раздумья. Он нашел, что родители и родственники его предаются суетности и мало думают о вечном благе. И решил уйти в народ, в самую его гущу — там люди борются за то, чтобы выжить, а по пятам за жизнью неотступно следует смерть.
Это был весьма суровый молодой человек. Глаза его смотрели холодно и бесстрастно. Они напоминали два черных камешка, что нередко выносят на берег волны и что, полежав на солнце, принимают тускло-серый оттенок. Он был высокого роста, сухощав, притом хорошо сложен. По обе стороны бледного лица падали прямые черные волосы, заключая его в строгую рамку.
Господин Педер был из тех мужчин, которые пользуются успехом у женщин, ибо им свойственна пылкость. И хотя пылкость эта поддается двоякому истолкованию, ее вполне можно принять за страсть, за способность безоглядно увлечься. Неудивительно, что господин Педер с легкостью покорил очаровательную Анну-Регице Ворн, дочь богатого оптовика, которая только-только начала выезжать в свет, но уже повергла к своим стопам немало столичных щеголей.
Анна-Регице была жизнерадостной, а по мнению иных — ветреной девушкой. Она любила театр и зачитывалась книгами на чужих языках. Ухаживание господина Педера заключалось в том, что на званых вечерах он уводил ее в дальний угол и выговаривал за кокетливый наряд и вольное поведение. Поначалу это ее забавляло, потом в ней поселился дух противоречия, а кончилось тем, что она всецело ему предалась. Когда он выпросил розовый шелковый бант с ее бального платья и поднес к губам, Анна-Регице от счастья расплакалась, — неважно, что потом он кинул этот бант в распахнутое окно и тот улетел навеки. Она расцвела, точно маков цвет, она так жаждала внимать увещеваниям господина Педера, что, не убоявшись слухов, взяла и явилась к нему в рабочий кабинет.
Поклонники ее были в отчаянии, до того она переменилась. Отец Анны-Регице выжидал. Все‑таки господин Педер — сын именитых и богатых родителей. А безрассудная, фанатическая приверженность высшим целям — сродни детской болезни, она, как известно, проходит, когда человек окунается в житейское море, иными словами, когда настает время подумать о продолжении рода, о достатке и о приумножении достояния. Но вот он дал им свое согласие. Анну-Регице Ворн обвенчали с новоиспеченным бакалавром богословия Педером Тевенсом, и в тот же день молодые отбыли из столицы на Остров.
Анна-Регице была согласна поступиться отчасти своими привычками в отношении нарядов и всякого рода удобств. Но когда перед самым отплытием муж потребовал, чтобы она оставила на пристани сундук с бальными платьями и тонким столовым бельем, она взбунтовалась. Почему от этого нужно отказываться? Ведь сама по себе красота — не грех!
Тут‑то Анне-Регице и открылось, что супруг ее одержим ревностью. Не той, что беснуется и вопиет, требует и выплескивается, ищет близости и унимается после нежнейшего примирения. А глухой, злобной ревностью, что гложет сердце, как червь.