Другой единокровный брат Майи-Стины, Нильс-Олав, тот, что взобрался на фока-рею и вызволил Гвидо, тоже угодил в пошлинникову шкатулку. Но не по доброй воле — приперла нужда. Он женат на Малене, дочери Анны-Кирстины, внучке Марен, правнучке Кирстины, праправнучке той самой Марен с материка, чьи белые косточки до сих пор ворочаются в сырой земле. Малене — рослая и дебелая. Она постарше своего мужа. Она недовольна им. Он хватается то за одно, то за другое, а до ума ничего не доводит. Затяжная зима и вынужденная праздность породили в нем тоскливое беспокойство. Он бы мог свернуть горы, да все не придумает, с чего начать. Вот дела и ни с места. Он сидит на кухне, понурый, подперев руками голову. Кончики пальцев у него мелко подрагивают. Малене стоит в проеме кладовой и застит солнце, грузная, хмурая: она преграждает путь всем его помыслам. А с улицы доносятся голоса детей. Им‑то от него ничего не нужно, но так и так он за них в ответе.
«Стояк на том углу, что к морю, прогнил вконец, — бубнит Малене. — Ну, а насчет сетей ты надумал? Ведь парусник снимется и уйдет. И вот еще что. Мариус, сказывают, днюет и ночует в кузнице. Куда это годится? Ступай‑ка приведи его домой».
Нильс-Олав стряхивает оцепенение и нехотя подымается. Он идет к пошлиннику, и тот заводит на него ящичек. На обратном пути Нильс-Олав сворачивает к кузнице, чтобы забрать домой своего старшего сына Мариуса, который, по слухам, загостился у кузнеца.
Надо вам сказать, что вместе с картофелем, строевым лесом и мешками с крупой на Острове появился кузнец. О нем стоит рассказать поподробнее, он того заслуживает. Кузнец этот был большим умельцем: сработанные им дверные петли и скобы мало того что подходили тютелька в тютельку, но еще и были выкованы в виде листьев и поблескивающих сизой чешуею рыб. «Да он настоящий художник! — восхитился пошлинник, получив готовый замок к шкатулке. — И язык у него подвешен неплохо. Только много мелет вздора. Было время, я тоже носился с завиральными мыслями и устремлял свои взоры за горизонт. И с чем я остался? Ни с чем».
А вообще‑то кузнец был неговорлив и держался особняком. Он и выглядел на особинку. Макушка — лысая, коричневатая, щеки заросли черным всклоченным волосом, на затылке — космы. Губы — толстые, темные глаза глубоко посажены. Когда он глядел на кого, то нахмуривал лоб и супил мохнатые брови. У него были широченные плечи и мускулистая грудь, а предплечья — коротенькие, едва не круглые. Коротковаты были и ноги, казалось, им не под силу носить такое мощное тулово, потому они то и дело подкашиваются. Ковыляет, бывало, кузнец по городку, — никого не удостоит ни взглядом, ни словом, — а за ним гурьбою мальчишки, галдят, передразнивают Кузнецову походку. Он обернется да как шикнет! Лицо сморщится, нижняя губа оттопырится, из глаз да из черных косм так и сыплют искры. Мальчишки с криками и воплями бросаются наутек. Все, кроме Мариуса.
Мариус тоже не вышел ростом, он был со своего пятилетнего братишку, хотя ему уже сровнялось восемь. Зато он мог похвастать ушами — самыми большими на Острове, они торчали как два крыла и улавливали малейшие шорохи. Мариус считал: мал, да красен, правда, к ушам это не относилось. Целыми днями околачивался он возле кузницы. Однажды дверь распахнулась, и его затащила вовнутрь то ли Кузнецова рука, то ли какая другая сила, исходившая от самой кузницы.
«Ну, — молвил кузнец, покачиваясь на своих коротких ногах. — И что ж тебе от меня нужно?»