В комнатушке за его спиной спорили темень и пламя, рвущееся из горна. По углам крест-накрест стояли железные прутки, — то метнутся вперед, то прянут назад, будто дышат в лад с клокочущим горном. На полу были свалены петли и скобы, на столе среди ветошек и всякого инструмента лежала краюха хлеба и опрокинутая баклага.
«Ну, так что ж ты хотел увидеть?» — спросил кузнец.
«А все! — выпалил Мариус. Ему почудилось, будто на его глазах кузница раздалась и заплясала в отблесках пламени, которое разгоняло мрак. — Говорят, ты умеешь делать золото. Говорят, у тебя есть волшебное зеркальце из металла, ты приманиваешь им женщин. А еще говорят, что ты вызываешь из огня духов и в мехах у тебя живет тролль, стоит ему дохнуть на металл, и тот принимает такую форму, какую ты пожелаешь».
«Ушами ты можешь и впрямь похвалиться, да не всему надо верить, что говорится, — заметил на это кузнец. — Все это враки. Ну, бегали ко мне бабы, так сами же, я их не звал. Я и без них управляюсь, нечего им тут трясти юбками. Золото я делать не умею и никогда не пробовал. Оно ковкое и не стареется. Но больно уж мягкое. Мне подавай что потверже».
«А я умею резать по дереву», — сообщил Мариус, который уже примостился на краешке скамьи. Кузница к тому времени поугомонилась, и стены почти встали на место.
«Дерево меня не интересует. — Кузнец выхватил из горна раскаленный брусок и опустил в чан с холодной водой. — Деревья — что люди. Никакого тебе постоянства. Цветут, чахнут, гниют и трухлявеют. Вот что такое деревья и люди. Другое дело — металл».
«Он ржавеет», — возразил Мариус, вспомнив про скобу, которая крепила угловой стояк.
«Малость ржавеет, — согласился кузнец, — но это оттого, что он с примесями. Хочешь работать с металлом, вызнай сперва его нрав. — Он взял пруток и ткнул им в чан с водой, да так, что оттуда полетели брызги. — Это я сбиваю окалину. А потом буду ковать до тех пор, пока не выйдет по-моему».
Мариус слушал, разинув рот. С кем кузнец разговаривает, с ним или с самим собой? Кузница снова пустилась в пляс, и голос кузнеца заходил вверх-вниз. То он звучал с потолка, то — чуть ли не с самого пола.
«Металл, — вещал голос, — металл, он тоже живой. Он способен преображаться и менять наружность. Но и мягкий, он сохраняет твердость. Он неподвластен времени, и его превращения — всего-навсего мостик, по которому он гуляет от себя к себе: он как был металлом, так металлом и остается, ведь в нем заключена вечная материя, из которой сотворен мир, ты об этом не знал? Вечная материя упрятана глубоко в металл, но она шебаршится, просится наружу, и я должен ее вызволить, ясно?»
«А что будет, когда ты ее найдешь и вызволишь?» — спросил тихонечко Мариус. Бледное личико его было задумчиво. Он забился в самый угол между столом и окошком и сидел, обхватив скамью.
«А вот увидишь! — Обернувшись, кузнец заулыбался на всю кузницу. Губы его растянулись так, что черные космы съехали со щек на уши. — Тогда, считай, для меня нет ничего невозможного».
«А ты ее найдешь, эту вечную материю?»
«Неужто нет! — рассмеялся кузнец. Казалось, еще немного, и его лицо, напоминающее цветом печеное яблоко, лопнет. — А на что у меня маленький тролль в мехах? Стоит ему дохнуть посильнее, и вечная материя враз зашебаршится. Тут‑то я ее и примечу, уж будь уверен».
Мариус покосился на мехи и еще крепче вцепился в скамью, — никак оттуда послышался скрип? Но то скрипнула дверь, и в проеме воздвигся Нильс-Олав, он стоял, не зная, куда девать свои длинные руки.
«Я за Мариусом, — сказал он, сощурившись в темноту. — Мать велит ему идти домой».
Кузнец шагнул к двери и мотнул головой на стол: «Вон он. Да ты присядь, раз уж пришел сюда. Неужто я не поднесу тебе кружку? Гости у меня бывают не часто».
В кузницу заглядывает закатное солнце. Ровно дышит кузнечный горн. Из мехов не доносится ни единого звука, а кузнец ковыляет взад и вперед, напоминая расхлопотавшуюся хозяюшку. Он ставит перед Нильсом-Олавом кружку и наполняет доверху. Нильс-Олав, помешкав, садится, отпивает глоток, другой. Ему вдруг становится до того хорошо и уютно с кузнецом, которому от него ровным счетом ничего не нужно. Его шишковатый лоб распирают мысли. Вот они уже устремляются вниз по голосовым связкам, превращаясь в слова. Кузнец располагает к доверию. Он так умно и ненавязчиво задает вопросы, он разговаривает с ним всерьез. Здесь не нужно опасаться, что тебя выставят на смех. Как ни велика вселенная, а вот поди ж ты, ужалась и уместилась в этой тесной комнатушке, где пылает горн, и тени на стенах пускаются в пляс. А не приходило ли кузнецу в голову, — сам‑то Нильс-Олав раздумывал над этим всю студеную зиму, — что хорошо бы смастерить лодку, которая плавала бы не по воде, а под водой. Лодка эта должна быть закрыта со всех сторон, и двигать ее будет морское течение. А не то можно приспособить к ней крылья от ветряка и вертеть их изнутри за воротило.