«Так что ж нам теперь, брать пример с крестьян? — презрительно вопрошает Мариус — Они что, будут нам указывать, как зарабатывать деньги? Мелких скупщиков жаль, конечно. Они разоряются. Ну да мы найдем таких, кто берет рыбу оптом».
Смена кадра. Крупным планом. Мариус стоит на молу и смотрит в сторону гавани — гавань расположена в Западной бухте, как он того и хотел. Мариус состарился. У него обвис живот, правда, его скрадывает сшитый по фигуре костюм — раньше‑то штаны носили свободные. Полуприкрытые красными голыми веками, помаргивают выцветшие голубые глаза. Шея индюшиная, на носу и левой щеке — коричневатые пятна. Уши слегка прижаты к черепу, точно им надоело торчать. Мариус добился, чего желал. Теперь можно и на покой.
По правую его руку — набережная с домиками рыбаков. Крайний он откупил у Рыбацкого Товарищества, когда то распалось. Они слишком много переняли у крестьян. Связали его по рукам и ногам. Все‑то у них было поровну, они даже не прикидывали, кто сколько наловил. А Мариус твердил: «Разделяй и властвуй». Вернее, твердил себе мысленно. Он подбил скупщиков из столицы послать на Остров своих людей, чтобы те поговорили как надо с лучшими рыбаками. Зачем держаться твердых расценок, если скупщики предлагают больше? Неужто своя рубашка не ближе к телу? Зачем себя приневоливать, если можно принести в дом побольше денег? И товарищество, которое сколотил Олав, поредело, а вскоре и вовсе распалось. Теперь каждое утро и каждый вечер на берегу устраивается торг. Цены скачут. Фогт надзирает. Олав ходит по улицам с опущенной головой. Он потерпел поражение.
По левую руку Мариуса — верфь и рыбная фабрика с небольшой коптильней. Фабрика принадлежит его внуку Фредерику Второму, который сообразил, что рыбу можно разделывать на месте и отправлять на материк в бочонках. Как вы уже догадались, Мариус в свое время женился, но о жене его рассказывать, собственно, нечего: она вела дом, и все. Мы упоминаем о ней постольку, поскольку она родила Мариусу детей, а те нарожали ему внуков. Это для них Мариус растит деньги, ну а они в свой черед будут растить деньги для своего потомства. В кармане зимнего пальто Мариус нащупывает металлический кругляшок. Когда‑то он думал, что кругляшок может увеличиваться и уменьшаться, но это ему только казалось. Всякий раз, когда закладывали киль корабля, он забивал в носовой штевень гвоздь, который пристукивал напоследок этим вот кругляшком. Люди говорили, что Мариусу везет — ни один корабль его не разбился. Теперь на верфи заправляет его сын Фредерик, отец Фредерика Второго. Он строит большие суда. На взгляд Мариуса, даже слишком большие. Они не очень остойчивы. Да и вообще все складывается не совсем так, как он представлял себе. Суда уже не те, и погоды не те, а еще вошло в моду строить дома в несколько ярусов, — понагромоздят друг на друга коробок и запихивают туда людей. Отсюда, с мола, дома эти хорошо просматриваются. В одном из них живет Педер, внук его двоюродной сестры Кристенс. Фредерик Второй говорит, что Педер сеет среди рабочих смуту. Прискорбно. Тем более что он им родня. Правда, родни у них хоть отбавляй, — тут тебе и тетки по материнской и отцовской линии, и дядья, и двоюродные братья и сестры, — поди разберись, кто кем кому доводится. Кристенс он помнит маленькой толстенькой девочкой, которая без конца упрашивала его подвигать ушами. И что она в этом находила?..
Мариус вынимает руку из кармана, поворачивается спиной к берегу и облокачивается о перила. Сощурив воспаленные веки, он глядит на море. В голове его белыми червячками слабо копошатся мысли. Дернутся и замрут. Замрут и дернутся. Мариус втягивает индюшиную шею поглубже в подбитые ватой плечи. Я смотрю на него сзади, — если бы не уши, можно было бы подумать, что к черному пальто приставили череп.
Но не будем задерживаться на молу, нас поджимает время. Так что там с этим Педером, который сеет среди рабочих смуту?
Педер — сын Петреа, внук Кристенс, младшей дочери Нильса-Анерса. Кристенс досталось в наследство куда меньше, чем сестрам, к тому же деньги эти быстро разошлись, ибо муж ее не желал честно трудиться и исполнять свой долг: с какой стати, если под долгом подразумевался изнурительный труд, а взамен получаешь гроши и еле-еле сводишь концы с концами. Из маленькой толстенькой девочки Кристенс выросла в толстую завидущую женщину, помните, как она рыскала глазами по Майи-Стининой горнице? Ей так ничего и не перепало, и сама она давным-давно уже покоится на кладбище, но не здесь — в столице. Зато трое из ее детей выбились в люди: у них постоянная работа, дома в окнах красуются фарфоровые фигурки, а на диване — расшитые крестиками подушечки. Не преуспела одна лишь Петреа, добродушная, с ленцой, толстуха, она и сына‑то воспитывала спустя рукава. Петреа приводила его к Майе-Стине в гости, в ту пору он был маленьким щуплым мальчиком. Об отце его она никогда не упоминала, хотя Майя-Стина неизменно расспрашивала ее о житье-бытье.