В незапамятные времена, задолго до того, как на Острове нашли себе пристанище бедные рыбаки и пастухи, в крепости со сторожевой башней, хоть крепость эта была и невелика, жили владетели Острова со своими рыцарями и оруженосцами, и у каждого рыцаря был свой герб — роза, вертел, меч. На щите благородных предков Нильса Глёе, — а род его уходил в глубокую древность, когда немало людей, населявших землю, почитали себя благородными, — была изображена лодка, над которой сиял лунный диск. Ну а в то время, куда мы сейчас перенесемся или, наоборот, вернемся, эмблемы закрепляются только за учреждениями. Люди живут под именами и номерами. Имя еще можно сменить, номер — нет.
Как зовут министра, я знаю. Но это мне ничего не дает. Ибо министр сменил имя, — оно было слишком простецким и встречалось на каждом шагу. От старого имени он отрекся, а новое к нему еще не пристало, поэтому я буду называть его просто — министр.
Попытаюсь все же представить, какой он. Старый. Во всяком случае, немолодой. Плотно сбит. Но лица нет как нет, на его месте — дыра. Может, приделать министру нос? Нос, похожий на фиолетовый баклажан? Или цвета вываренной телятины, как у Педера? Бог с ним, с носом, лучше одену‑ка я министра в черный костюм. Но что это — сквозь черную ткань пробивается свет! Такой, видно, этот человек заряжен силой.
Я подберу для него темно-золотистый фон. Пусть это будет в городе. В столице. Пусть это будет ресторанный зал, где на столиках с белоснежными скатертями горят бронзовые лампы, а по углам — полумрак.
Видит ли кто‑нибудь моего министра? Я тщусь разглядеть его голову, но мне это не удается. Поэтому я должна найти кого‑то, кому он видим. Пусть это будет женщина. Немолодая женщина в облезлом белом манто. Она знает министра по тем временам, когда тело его еще не было облечено в строгий черный костюм.
Я не упомянула о другой женщине. О его супруге. Но ее мне и подавно не разглядеть. Министр ее затеняет.
Немолодая женщина, которой он видим, одиноко сидит в центре зала, а министр со своей супругой сидит у стены на диване. Точнее, восседает. Крепкий, мясистый, затянутый в черное. Костюм — точно панцирь. Сквозь черную ткань пробивается свет.
Министр восседает за столиком черным кубом. А у женщины, которой он видим, в руках порхает белый платочек. Женщина встает и идет к нему, белое манто ее разлетается. Она проходит мимо накрытого столика — манто протягивает к рюмкам и чашкам лохматые пальцы и смахивает их на пол. Вслед за женщиной устремляются со звоном осколки. Она заполняет собою весь зал, но она хрупкая и ее можно сломать. Увядшее тело под мехом — как осенний лист.
Женщина приспускает манто с плеч и усаживается возле министра. При этом она нечаянно задевает рукавом спичечный коробок, коробок падает на пол. Супруга министра выжидательно смотрит: женщина в манто для нее — ничто. Бесцеремонная особа, которую надо поскорее спровадить.
В голове у женщины задребезжал клавесин — я слышу. Звуки разбредаются по всему залу. Они заглушают ее мысли. Она сама не знает, что говорит человеку в черном. Вот ее голова, вот лицо, вот губы, они раздвигаются, кривятся, рот съезжает на сторону, съезжает с лица. Женщина не слышит своего голоса. Рот открывается и закрывается. Открывается и закрывается. А лицо, с которого съехал рот, — бледное и застывшее. В ящичке за лобной костью упрятана боль — я вижу.
Министр привстает. Слова его — округлые, золотистые. Он взвешивает каждое свое слово.
Я знаю, ему и его супруге хотелось бы, чтобы женщина в манто оставила их вдвоем. Она раздражает их. Она заслонила собою весь зал — манто упирается в потолок лохматыми грязноватыми пальцами.
«Мне так трудно собраться с мыслями, — говорит она. — Все так запуталось. Я не понимаю, что происходит. Раньше все было однозначно».
«Ничего подобного, — возражает он. — Просто надо быть гибче. Учитывать все «за» и «против». Вы не захотели пачкать руки, и что из этого вышло?»
«Ты использовал нас, пока мы были тебе нужны. Может быть, ты поступал и правильно. Я уже ни о чем не берусь судить».
Супруга вертит в руках бархатную черную сумочку. Она молчит. Молчит и министр. А было время, он не лез за словом в карман. Женщина в манто это знает. Она была тогда юной девушкой. Она была куда собраннее. На чужом несчастье счастья не построишь.
Что за мысли лезут ей в голову? При чем здесь это? Ее столик — в центре зала под хрустальной люстрой. Здесь же лампа отбрасывает на скатерть мертвенно-желтый свет, а по углам — темь. В темноте сидят господин Чужое Несчастье и госпожа Счастье.