Родив пятого ребенка, белокожая женщина захворала, ей не помогали никакие порошки. А потом она бесследно исчезла. Видно, дьявол превратил ее в крохотку и проглотил, и она претворилась в кровь и стала жить в его теле.
В той долине, у подножья одной из скал, темнела глыба, напоминавшая сидячего человека. Короткие ноги. Широкое туловище. Руки прижаты к бокам. Голова опущена. Мне сказали: если взобраться на каменного человека к концу дня, когда подножье скалы озаряется солнцем, и посмотреть в расщелину на животе, то увидишь сверкающие каменья — зеленые, золотистые, фиолетовые.
Это был не кто иной, как кузнец, обернувшийся истуканом. Могучие плечи и грудь его оделись мохом. Лицо хранило гневное и вместе с тем опечаленное выражение. Я вскарабкалась и заглянула в расщелину: там, во тьме, мерцали Кузнецовы помыслы и мечты. Из кармана у меня выскочил металлический кругляшок и канул в каменную утробу. Мне почудилось, будто кузнец вскинул на меня глаза и кивнул.
Вскорости я засобиралась обратно. Жители деревни не стали меня отговаривать, но и в провожатые никто не вызвался. Люди здесь были на одну колодку, даром что некоторые посветлее кожей. Их мысли не простирались за пределы долины. Напрасно пыталась я втолковать им, что правительственные войска пробиваются уже к самым отдаленным областям, — их ничто не могло вывести из равновесия. Безгрешные, сытые и невежественные… Я отлично понимала, почему кузнец возымел охоту помыкать ими.
Они дали мне на дорогу снеди, завернув ее в листья, и помахали, когда я поднялась на перевал. Я отправилась на север страны — на поиски своего двоюродного деда.
Найти его было не так‑то просто, хотя я быстро разузнала, что имя его у всех на слуху и что он унаследовал огромное состояние от брата своей бабки, Мартина-Томаса, который умер бездетным. Я ездила по большим городам. Ходила из учреждения в учреждение. И повсюду видела таблички и вывески, уведомлявшие, что всем этим владеет мой двоюродный дед. Без умолку трезвонили телефоны, туда и сюда сновали секретари, табло на стенах выдавали сведения, состоящие из цифр и букв. А надо всем этим властвовал мой двоюродный дед. Незримо.
Я заблудилась. Я кружила и кружила по коридорам, пока не наткнулась на пожилую даму, которая, как выяснилось, приходилась моему двоюродному деду женой и поэтому знала, где он. Она повела меня к лифту, и мы стали спускаться в земные недра. Пока мы спускались, она успела рассказать мне, что в юности мой двоюродный дед принялся было исследовать мировое устройство и ужаснулся тому, что обнаружил. Потом он получил наследство и долгое время был озабочен не тем, что станется с ним самим, а тем, что станется с его капиталом. Ну а к старости он решил удалиться от дел и позаботиться о себе.
Лифт остановился. Мы двинулись по темному переходу, она — впереди, я — следом. Наконец мы переступили порог помещения, оборудованного под убежище: там было все, что может понадобиться человеку в бедственном положении. В углу стояли два больших морозильника со стеклянным верхом. В одном из них лежал мой двоюродный дед, он был живой, только покрылся ледяной коркой. Как мне хотелось, чтобы он оттаял и Поздоровался со мной! Но жена его сказала: это невозможно. Она бы с удовольствием предоставила мне второй морозильник, но он предназначен для нее самой. Лучше всего, если я обзаведусь своим собственным и подыщу для него безопасное место. Мой двоюродный дед считает, что это единственный способ выжить.
Поблагодарив ее за добрый совет и участие, я отыскала лифт. Попетляв по коридорам, выбралась на воздух. И — прямиком в порт. В глаза мне бросилась плоскодонка, где покачивался взъерошенный пеликан. Я сосчитала оставшиеся деньги и купила билет на теплоход, что отплывал на следующее утро.
Обратный путь был невесел, мне недоставало моего матроса, пропахшего ветром и морем. Я затосковала по нему еще пуще, когда на подходе к столице с берега потянуло зловонием. Это смердели холодильные склады, забитые до отказу мороженым мясом. Мне объяснили, что оно там хранилось годами. Его все упихивали и упихивали, пока не отказали морозильные камеры. Мясо протухло, в нем завелись и отъелись черви, круглые крыши сорвало, гнилая кровь вспузырилась, потекла через край.
Зажав нос, я поспешила прочь. Светофоры, видно, давно уже вышли из строя — одни вовсе ослепли, другие невпопад мигали. На какой‑то улице мне повстречалась стайка молодых людей с крашеными волосами почище любого светофора. Я прибилась к ним и вместе с ними покинула город.
Мы набрели на дома, утопавшие в садах, и решили, что они нам вполне подходят. Мы ничего не имели против людей, которые все еще обитали там. Но им пришлось кое-чем поделиться — другой возможности раздобыть еду и прочее у нас не было. Нам тоже хотелось жить! Мы спускались в погреба, брали бутылки, консервы. Ели на террасах, а спальники раскладывали в комнатах. Далеко не все приходили в восторг от нашего появления. Только что они могли поделать? Нас было больше. Мы были сильнее.