Выбрать главу

Он задумался. Думать, правда, было почти нечем. Красивая? Конечно, красивая! Самая красивая, самая умная, самая лучшая! Она же – мама. Но Кузька учил: никогда не говори женщине, что другая красивее. Это тот случай или не тот? Черт, все из мозгов выветрилось, одни Кузькины уроки остались.

– Знаешь, я тебя с нею познакомлю, – выкрутился он.

Марина засмеялась.

– А ты не боишься меня с мамой знакомить? Вдруг я подумаю… А!..

Она вдруг резко обернулась, споткнулась и чуть было не упала. Тимур подхватил ее, она оказалась так близко…

– Там кто-то был! – испуганно зашептала Марина.

– Где?

– Там, за кустами. Что-то сверкнуло.

– Подожди, я посмотрю.

Тимуру так не хотелось выпускать ее из этих случайных объятий.

– Не ходи, Тима, – она вцепилась в его футболку. – Пойдем скорее отсюда! Вдруг это убийца…

Но парень высвободился и шагнул к самым кустам. Там, в зарослях акации, он никого не увидел, только высокая трава почему-то качалась. А ветра не было. Тишь стояла удивительная.

– Тима, – жалобно позвала девушка. – Пойдем, а?

Он вернулся на дорожку, еще раз оглянулся на кусты.

– Наверное, кошка.

– Кошка? Какая кошка?

– Там кошка, наверное, была.

Марина схватила его за руку и почти бегом потащила к остановке.

– Кузя, как ты думаешь, наша мама красивая? – спросил Тимур, задумчиво ковыряя вилкой салат.

– Нормальный вопросец! А у тебя сомнения что ли есть?

– Да нет у меня никаких сомнений!

Тимур уже ругал себя за то, что задал глупый вопрос. Глупый! Глупее не придумаешь.

– Да наша мама, если хочешь знать, потрясающая женщина! – Кузя уселся напротив брата и назидательно помахивал перед его носом шумовкой. – Она умная, сильная и очень красивая. И не просто красивая. Она яркая, привлекательная и очень сексуальная! И, если ты на это намекаешь, то ей самое время сейчас выйти замуж. Не понимаю, что она с Иловенским тянет?

– А ты думаешь, так просто в сорок лет всю жизнь изменить, да еще и в другой город переехать?

– Не в сорок, а в тридцать девять. И это еще совсем не много. Это даже еще не последний шанс, но и упускать его не стоит. Вряд ли кто-то будет любить ее так сильно, как Павел Андреевич.

– Отец. Он ее тоже любит.

– Отец?! – фыркнул Кузя. – Ага. Любит, сил нет! Не успел с третьей женой развестись, стал жить с новой женщиной. А любит, конечно, маму…

– Да не понимаешь ты ничего! Тетя Вера ему – друг, она помогает, пока он лечится. Поддерживает. В конце концов, она тоже невольно виновата в том, что его тогда парализовало. И отец мне говорил, что это только дружба.

– Да? Ты сам-то веришь, что мужчина и женщина могут дружить, да еще при этом жить под одной крышей?

Тимур помолчал, пожевал салат.

– Вот и Марина так говорит.

– Марина? – оживился Кузя. Кажется, у него даже кончики ушей задрожали от любопытства.

Но брат нахмурился.

– Что это за салат? Гадость какая-то.

– Ешь-ешь, полезно. Потенцию повышает. Так что Марина?..

– Чего повышает?! – Тимка в сердцах отшвырнул вилку. – Сам жуй. Все, пошел философию учить.

Кузя дождался, когда брат выйдет из кухни, а потом вывалил салат в мусорное ведро.

– Знаю, что гадость, – пробурчал он. – Ну не удался салатик. Надо же, какие мы нежные…

Глава 16

На развалины мои пала ночь. Она всегда не просто приходила или наступала, а падала отвесно, как нож гильотины. Может, причиной тому была высокая стена четвертого корпуса, за которую уходило солнце, или дальний лес на высоком берегу Волги, в который оно потом проваливалось. Сегодня было новолуние, и звезды горели в чернильном небе, как фонари. Будто моль проела крупные дыры в синем шерстяном полушалке.

За стеной чуть шелестели листьями березы, словно вздыхали, вздымая высокие плечи. Шептали во сне ивы, касаясь ветвями дремлющих трав. И только сосна бдительно топорщила иглы, озираясь свысока, не налетит ли откуда непогода. Но все было тихо.

Я совсем было заснул, когда почуял незваного гостя. Сначала почуял, а не услышал, хоть и горжусь отменным слухом, но запах этого человека пришел первым. Потом уже зашипел потревоженный песок и заворчал разбуженный гравий. Он приближался, дух кислого немытого тела, старого перегара и разлагающейся плоти, стократ усиленный запах обычной человечины, пота, смрадного дыхания, мочи и грязи, невыносимый для любого дикого зверя и миллионы лет назад служивший защитой человеку от нападений хищников. Только вконец изголодавшееся животное пренебрежет таким духом и своим достоинством. Уж лучше питаться падалью, чем жрать это.

Я стал, пятясь, отступать к дальней стене и был уже около оконного проема, когда бомж ввалился в облюбованный мною зал. Ввалился, бросил на земляной пол свой замызганный рваный мешок и пристроился мочиться прямо возле своей ноши. А потом, не долго думая, рухнул тут же спать. Я одним прыжком перемахнул низкий край окна и отправился в самые дальние строения искать себе место для ночлега.