Я понял, не может дед Беляй без философии рассказывать, и больше не провоцировал его на монологи.
С чего же началась свара у Чуя с Харитоном?
Однажды они на мосту встретились. Харитон по Зарядью спустился, а Чуй вроде как поджидал старосту. Чуй и говорит:
- Вот что, Харитоша. Урожай конопли нынче велик, так что все виры займу. А ты копай новые, топких лугов много. Ежели что нужно, подмогу.
Харитон на это молча показал кукиш. Чуй аж подпрыгнул от Харитоновой наглости.
- Это как понимать?
- А так и понимай - половина виров моя.
- Не бывать этому, Харитоша. Давай миром решать.
Но Харитон уперся.
- Займешь все виры, повыкидываю снопы. Я для народа стараюсь, а ты для своего кармано...
Как рассказывал потом Савелий Данилович, и дед Беляй сам это слыхал, Чуй обозвал Харитона - брехлом, а Харитон Чуя - вонючим боровом. Сцепились словом.
Конечно, поделить виры миром можно было бы, - так думал дед Беляй. Но закипела ярость у людей.
Дело в том, что у Харитона пушка хранилась в старом овине. В Забаре никто про это не знал, один пономарь пронюхал, но за бутыль самогонки поклялся, что никому на свете не скажет, даже попу с попадьей. Видать, однако, проболтался. Чуй о пушке пронюхал и тоже тайно, ночью из Брянска привез гаубицу и закатил в свой сарай. Вооружились, словом, враги.
У Харитона пушка наполеоновская, с войны 1812 года, трофей, со снарядами, - французы, отступая, на смоленском тракте побросали. Дед Беляй божился, что Савелий Данилыч перед смертью раскрыл эту тайну. Как дальше-то пошло? Выкатил Харитон пушку на черный луг охранять виры, а Чуй - гаубицу на мост, чтоб половчее было разнести харитоново орудие. Тут забарцы, конечно, поняли, что беда пришла. Но как помочь Харитону, народ не знал. А заречинцы и вовсе молчали, в страхе приучены были жить.
Между тем, Чуй стал к захвату луга готовиться. Призвал к себе зятя и приказал поторопить кузнеца, чтоб меч к полудню был готов, как уговорено ранее.
И у Харитона кузнец не дремал. Война, так война. Кто первый начнет, да кто посильнее, тот и победит.
Первым начал Чуй. Вышел на мост и скомандовал:
- Заряжай!
И Харитон крикнул на Черном лугу:
- Заряжай!
За мостом и на лугу люди собрались. Им бы разбежаться, но слух пошел, что обе пушки старые, поржавели, и стрелять из них невозможно. По этой причине смельчаков не убывало, а прибавлялось, чтоб поглазеть на смешную войну.
Однако, дело обернулось иначе. Увидел Чуй за мостом толпу, кричит: Ложись!
И Харитон своим приказал: - Ложись!
А забарцы смеются - вот, мол, цирк.
Смеялся и я.
Дед Беляй нахмурился и умолк. Завертел головой, будто пчелы над ним летали.
Я понял - смех мой некстати.
- Дальше-то что? - спрашиваю.
Старик продолжал молчать. Неторопливо достал из кармана кисет с махрой, стал мастерить козью ножку.
Наконец изрек:
- Раз ты такой неверующий, передам тебе слова Савелия Даниловича... Вот, говорил он мне, слышу вдруг, с небес, ребячьий голос: "Не балуйте, пушки, детские игрушки". Поднял Савелий Данилыч голову, а над ним - чистое небо да солнце. Почудилось, думает. Но тут опять голос: "Не балуйте, пушки, детские игрушки". Не чудо ли?
Я на сей раз сдержал улыбку. Дед Беляй продолжал:
- Мало ли на свете чего. Нет, а потом глядь - случилося. Вот скажи ты мне: какой дурак пушку на топь выкатит? А Харитон выкатил к самым вирам. И не дурак вроде человек был. А? Чье внушение? Сверхестественная сила есть над людьми, вот тут что, парень. Пушка-то дальнобойное орудие. С бугорка надо было прицелиться.
- Зато у Чуя позиция отменная, - сказал я, догадавшись, харитонова пушка в трясину ушла.
- Вот, вот. Так и Савелий Данилыч про Чуя думал. А что вышло? Что говорится, ни пером описать... Чуй будто не слыхал голоса с небес, поднял меч и скомандовал пушкарю: - "Огонь!" И вот надо же, - Савелий Данилыч глазам своим не поверил: мост затрещал и набок похилился, будто сваю по ним подбили. А гаубицу от толчка, видать, развернуло дулом на Заречье, в Чуево царство. И ухнуло, бабахнуло с такой силой, что уши людям заложило. Не чудо ли? Пушкарь - тикать от пушки. Чуй с саблей за ним, но не устоял на ногах, упал и в реку покатился. Люди - кто куда со страху. Вот какая история.
Сказать по правде, - я верил деду Беляю и не верил. Было ли, не было? Но дыма без огня не бывает, так ведь?
Переключили мы разговор на Харитона. Понятное дело - у зареченского старосты одно желание: орудие вытащить из трясины, а за пожар в Заречье пусть душа у Чуя болит. Мужики на подмогу прибежали. Но пушка никак не шла наверх. Ни вагой подцепить её, ни веревкой схватить. Сколько ни кричал пушкарь - "Раз, два! Взяли!" - так и не чавкнула трясина и не забулькала вода. Люди отступились. Харитон один остался. Удалось ему в конце концов за колесо веревкой зацепиться. Что было силы рванул на себя и упал от помутнения в голове. Уже не помнил, как принесли в избу, раздели и в постель уложили. Вот тебе и пушки, детские игрушки. В паху у Харитона кила надулась, да такая, что ходить не мог.
- Одним словом, повоевали, - сказал я. - У Чуя дом, поди, сгорел? ...
- Сгорел, парень, до последнего бревнышка. И Чуй съехал с Заречья, не захотел более отстраиваться. Заколдованные, мол, места. И то сказать разве не верно? Мы, правда, живем, не жалуемся...
- Харитон, значит, победил? Без единого выстрела.
- А много ли он пожил с той поры? Упаси Господи нас от такой победы. Что силой взял, то силой и отнимут у тебя. Савелий Данилыч рассказывал, будто сон Харитона перед смертью мучил. Стоит он голый у ворот и мужиков кличет, помочь ему пушку из трясины вытащить. А мужики проходят мимо и смеются: "У Наполеона взял, Наполеону и отдай. А нам она зачем?" Вещий, скажу тебе, сон.
Этими словами дед Беляй и закончил рассказ о конопляной войне. Я, правда, спросил еще, вспомнив о глубоком вирочке: - А почему бы теперь пушку харитонову не вытащить трактором да троссами? Делов-то всего на полдня.
Дед Беляй кашлянул и ничего на это не ответил. Думаю, забарцы все-таки пытались однажды вытащить, да ничего у них не получилось - глубоко засосало орудие трясиной.
Да, думал я, много чего свершалось на свете такого, чему нынче хочешь, верь, хочешь, не верь. С другой стороны, было-не было, какая разница, если урок в том есть?
КРУГ
Вот уж истинно - кого судьба обделит любовью, за того все люди в ответе, и все страдания умножаются.
Работали мы как-то с Марьей Васильевной на огороде. Я рассаду поливал, Марья Васильевна сорняки выпалывала. Вдруг слышу:
- Глядико-ся, Журка летит.
За изгородью, низко над черными вирами летел аист. Мыслимо ли так птицу назвать? Я промолчал однако. Работы много, а скоро стадо с пастбища возвращается, другие дела ждут. Но вечером, когда Марья Васильевна зажгла лампу и села за прялку, я спросил про аиста, за что, мол, так чудно назван.
- Ах, милый, сколько бываешь в Забаре, а все тебе в новину... Ладно, расскажу как нито.
И однажды рассказала. Не всю, конечно, историю, а что помнила. Потом я стал соседей расспрашивать - кто что про это знал, и не успокоился, пока не прояснилась до конца легенда, что по красоте и печали в песню могла бы сложиться.
Жили-были в Забаре две подружки - Ксенья и Аксинья. А звали их Ксанка и Аксанка. Ксанка - из бедной семьи, отец её Федор Гуляка, печник, четырех дочерей имел, большую семью содержал. У Аксанки же отец мельник, человек богатый, можно сказать, - но любил прибедняться.
Ксанка и Аксанка засиделись в девках. В жены их никто не брал. Ксанка - косоглазая и конопатая, от некрасоты своей злая, нелюдимая. А Аксанка, хотя лицом не дурна, но безгруда и до того, грешная, шепелявила, будто зубов у неё нет, никак не понять, о чем говорит, плечами водит от волнения, шея кровью наливается. Она, как и Ксанка, чуралась людей.