Покачал головой Федор Гуляка: какой же ветер надо, чтоб платье как аист летало?
Ушел Журка, но в своей истории был уверен и другим рассказывать стал. Потешались над парнем забарцы, однако и такие нашлись, что плечами пожимали - чего, мол, на свете не случается.
Журка хоть и считался в Забаре придурком, всеми любим был, ибо зла от него никто не видел, всех он потешал. Была у Журки глупая привычка - не ходить, а бегать по селу и сверх того, самое смешное - возле каждого тополя остановится, ногу поднимет, будто мочится по-собачьи, и дальше бежит. Родителями он был назван Шуркой, но в Александра не вырос, остановился в развитии, хотя все понимал, даже буквы знал, по слогам читал, но от детских привычек не отошел и к труду не был приспособлен, силенок и смекалки не хватало. "Ш" выговаривал плохо, и потому Журкой стал. Говорят, будто отец Журки запоями страдал и умер от горячки. Еще надо сказать, что в Забаре многие фантазии Журка сам придумывал и выдавал их за правду. Удивительно то, что люди, хорошо зная, что Журка выдумщик, часто верили ему, потому, наверное, что придурки и юродивые - не от мира сего люди, и кто знает - нет ли глубокого смысла в их поведении.
Тут пришло время сказать про аиста. Добрая птица свила себе гнездо на сухом тополе за кооперативной лавкой. Журкой прозвана в шутку. Было что-то общее у Журки с аистом, но сказать, что именно - никто не мог.
У Журки фантазия никогда не дремала. Зимой он новое открытие сделал. Однажды постучался Козлихе в окно. Та открыла форточку.
- Что стряслось?
- Выйди!
Когда Козлиха вышла, протянул руку в сторону Непути и спрашивает: "Видишь?"
Глянула Козлиха, и за мерзлой полынью, что не до конца снегом покрылась, у черного столба сгоревшей баньки Ксанка стоит. Голая. Тело синее от холода, волосы распущены.
- Узнаешь?
У Козлихи руки затряслись.
- Вроде, Ксанка.
- Она, бабуля, она! Утопленница. Мороз ей нипочем.
Козлиха зашипела:
- Гадюка. Пришла страх на людей нагонять.
- И мне страшно, бабуля, признался Журка.
Козлиха стала грозить кулаком и крикнула:
- Не напугаешь ты меня, ведьма проклятущая. Изыди! Мало нам горя принесла, что ли? Изыди!
Но синее тело не шелохнулось даже.
- Упрямая гадюка, - шипела Козлиха и вдруг, схватив Журку за руку, повела его в избу.
В избе сняла с крючка зипун и протянула Журке:
- Вот, надень! Цыганков, теплый.
- Зачем, бабуля? Я не замерз.
- Надевай! Сбегаешь к баньке, спугнешь её.
Журка к двери отступил.
- Не, бабуля, не пойду.
- Да ты не бойся. Нет у утопленников ни силы, ни слов.
Только видом страх нагоняют.
Журка упирался. Но Козлиха силой натянула на него зипун, приговаривая:
- За что тебя люди кормят-любят? За что? Не можешь для них доброго дела сделать? Дружки твои узнают, в школу не пойдут. Для дружков-то можно постараться?
Уговорила хитрая баба безотказного парня. Подпоясала кушаком и вывела на улицу.
И Журка пошел. Козлиха в окно за ним наблюдала. Перешел Журка дорогу, перелез через плетень и по цельному снегу, все сбавляя и сбавляя шаг, стал к мерзлой полыни приближаться. Вдруг скинул с себя тяжелый зипун и побежал, но не обратно, а в сторону по сугробам, стараясь, наверное, чтоб с Козлихиного окна его не было видно.
Козлиха в злобе кулаком по раме застучала. Потом, час спустя сама за зипуном сходила. Почему до баньки не дошла, сказать трудно. Должно быть, побоялась.
На другой день пошла Козлиха к соседке Христине и рассказала, что Журка, дескать вчера задурил ей голову, будто Ксанка-утопленница у сгоревшей баньки стоит. А правда, нет ли - как это знать.
- Не слушай эти разговоры, сказала Христина. - Прости людей. Мало кто горя нам приносит. Не мсти, а молись за всех.
Козлиха обмякла, стала плакать. Осталась попить чайку. Две старые женщины завспоминали свою молодость. Как долга жизнь, думали они, Бог ты мой!
А у Журки жизнь получилась короткой. Он простудился. Старуха-мать сколько ни старалась, травами ни лечила, не смогла помочь сыну, слаб он был здоровьем. Две недели проболел и помер.
Все село хоронило своего любимца.
На кладбище - три свежих могилы: Аксанки, Василька и Журки. А где Ксанка нашла свой покой - до сей поры никто не знает
Вскоре после Журкиной смерти в Забаре началась коллективизация. Прошлое велено было забыть, может, для того, чтобы новый круг жизни терпеливо встретить.
ЛЕГЕНДА О БЕЛОМ КРЫЛЕ
В версте от Забары, за черным орешником, наша многоводная Непуть разветвляется: вправо от реки отходит узкий безымянный рукав, по которому едва можно пройти на плоскодонке. И вот, если начинать отсюда путешествие, надо крепко поработать часа два веслами, чтобы попасть в камыши - на Птичье озеро. У нас в Забаре старики утверждают, что все, какие есть в мире, птицы пошли с этих мест. Так говорится в легенде о белом крыле.
Никто не знает, сколько веков прошло с тех давних-предавних времен. Известно только, что тогда не было ни городов, ни сел. Люди занимались охотой и жили в пещерах. И было тогда три царства: водяное, земное и небесное. В воде царствовала рыба, на земле царствовал человек, а в небе никто, потому что птиц не было.
Все звери имели свою родину. Но многие из них не могли переносить стужи и каждую осень уходили в дальнюю жаркую Африку, которая тогда называлась землей Горячего Солнца. А весной звери снова возвращались домой. Из года в год так шло. Но однажды случилось землетрясение, поднялись из недр громадные горы и преградили дорогу на Север.
Прошло лето и прошла зима. Одни звери решили забыть свою родину, другие тосковали по ней, их тянуло на зеленые равнины, в леса, давшие им жизнь. И когда наступила весна, они собрались в обратный путь.
- Вы погибнете, - сказали им те, кто решил остаться навсегда в Африке.
- Как-нибудь проберемся, - ответили смельчаки.
Труден был обратный путь. Звери гибли в дороге. Из нескольких табунов образовался один, когда ещё и полпути не было пройдено.
Приближались горы. С южной стороны они казались неприступными вершины скрывались в облаках.
Остановился табун, и звери стали смотреть на мертвую непроходимую стену гор.
- Нет, - сказали одни, - дальше мы не пойдем. - И повернули обратно.
Перед стенами гор ещё поредел табун.
Вперед пошли только смелые. Их ничего не могло остановить. Они ползли по камням. Истекая кровью, пробирались к ущелью.
А по ущелью как раз в то время шли охотники - брат и сестра. Они увидели зверей.
- Смотри, - сказал брат.
- Куда они? - спросила сестра.
- Видно, хотят перебраться через горы. Там их родина.
- Они очень смелые, - сказала сестра. - Им надо помочь.
У брата был тяжелый лук, а у сестры - копье. Они остановились и стали думать, как помочь зверям. Брат считался самым метким стрелком. Шкура тигра служила ему одеждой. А златоволосая сестра носила на голове венок из белых цветов и платье у неё было самотканое, белое.
Немного помолчав, брат сказал:
- Я придумал. Подожди меня здесь. - И он побежал.
В глубокой неприступной пещере жил злой колдун, прозванный людьми Пауком. Он знал про все на свете, но не любил людей, не хотел помогать им советами и поэтому ушел жить в скалы. Даже в самое трудное время, когда свирепствовали голод и болезни, никто не обращался к этому злому колдуну за помощью, потому что он предупредил всех: "Тот, кто получит мой совет и передаст его другим, превратится в камень".
К нему-то и побежал молодой охотник. Он достал из колчана стрелу, отравленную ядом, и крикнул, остановившись у входа в пещеру:
- Эй, колдун, вылезай! Не то моя стрела найдет тебя и в этой каменной дыре!
Пещера молчала. Тогда охотник натянул тетиву своего тяжелого лука.
Тут показался старый колдун. У него была большая голова, которая все понимала, большие уши, которые все слышали, большие глаза, которые все видели, и маленький рот, который не хотел говорить.