- Почему, глупец? Отец Сергея башковитый человек. Сам убедишься... Имей в виду, я с ним уже говорил насчет тебя. Застолбил. Он вхож в высокие коридоры.
- Спасибо, - вырвалось у Андрея.
Остановился и Петр.
- Ну и глупец же! Случай подвернулся. Зачем-то статья все-таки написана, а? Смотри, гений, наразбрасываешься.
- Я хотел бы показать её знакомому специалисту, понимаешь? - а не чужому. Я делетант, Петр, а ещё точнее журналист. Зачем же мне позориться перед профессионалом?
Петр взял Андрея под руку, - Дорогой друг, дилетанты - это наш воздух, которым мы дышим. Без них мы быстро тупеем... Запомни это. Мы умеем плавать, а вы умеете нырять.
Они подошли к дверям. Петр отчеканил:
- Волоков будет ждать твоего звонка. Не подведи...
Андрей не сдержался
- Петр, у тебя неугасимая потребность командовать людьми.
Петр ничего на это не ответил, будто и не слыхал этих слов.
Смешанное чувство обиды на Петра за его командования и щемящая жалость к любимому другу, которого подсидела судьба, сливались в эту минуту прощания - с дурным предчувствием, что все может плохо кончиться и тогда он, Андрей, останется совсем один. Вместе с тем, Андрей и возражал себе, что все обойдется, не из такой ещё беды выбирались. Два этих противоположных ощущения конца плохого и конца хорошего и мучили его.
- Ну, иди, иди. Чехлы не забудь снять. Няня жалуется - разворовали уже половину. - Петр улыбался. Но брови вздрагивали.
Монолог о друге
Петр, Петр... Ты помнишь нашу встречу - первую после долгой военной разлуки, столь долгой, что она вечности родня?.. Майским теплым днем, когда цвели вишни, я получил из Ясеневки письмо с твоим адресом и тут же поехал к тебе. В военной гимнастерке и серых гражданских брюках, ибо офицерские сапоги уже успел продать Косте-сапожнику и, стало быть, галифе носить не мог. Я ехал в Сокольники и где-то там должен был искать твою улицу и твой дом. Мне, однако, казалось, что еду я в детство, в мир, отнятый у нас временем, но не исчезнувший, ибо мы успели скопировать его в душе и памяти с такой скрупулезностью, что он, этот солнечный мир, вошел в нашу плоть и наши гены и, значит, переживет нас, став тоской и любовью нашего потомства. Интересно, передал ли ты своим детям любовь к детству? Будут ли они строить запруду на Серебрянке и корзинами ловить щук в вирах? Я уже знал, что ты Лауреат Сталинской премии. Но получил премию недавно, успел ли изменить свою жизнь.
Я шел к тебе и с этими мыслями. Как долго искал твой дом! От метро Сокольники пошел направо, вниз к мосту, а там, за мостом, в царстве полусгнивших деревянных двухэтажек - блуждал, блуждал. Черт возьми, до сих пор не пойму - почему ты, конструктор (военный притом!) жил в такой развалюхе с перекосившимися окошками и прогнившим от сырости потолком. Вспомни, чем мы занялись тотчас после первых объятий и расспросов? На улице грянул дождь, и мы мигом бросились на чердак, где у тебя стояли под капелью десятка два банок и старых кастрюль. Кровля была сплошь дырявая, как решето. Ты спасал главным образом ту часть потолка, под которой в комнате стояла Сашина коляска и Мишина кровать. Нет, конечно, беда не велика, ты вскоре починил крышу - за свой счет и своими руками, а потом и сменил квартиру. Но я не забуду твоей первой московской крыши. Может быть, оттого, что были мы с тобой в ту пору неповторимо влюблены в жизнь. На чердаке, сливая в ведро воду из банок, мы как идиоты смеялись, просто захлебывались от хохота: что за беда дождь, капель в сравнении с тем, что мы оба живы?
Ты запомнил этот момент из своей биографии? Запомни! Я хочу сказать запомни, какой ты был веселый мужик. Люда доучивалась на своих курсах художниц-декораторов, и ты учился на вечернем и работал. Что ты зарабатывал? Кажется, пятьсот рублей в месяц на старые деньги, то есть на один вечер в ресторане, как ты, хохоча, подсчитывал. Ну, приходили тебе посылки из Ясеневки - яблоки, сало. Но разве все-таки проживешь? Потом бронь, работал на Урале, куда эвакуировалось ваше предприятие... Уехал, не доучившись. И вот после войны - снова борьба за диплом, и - работа. И вот Въетнам, и не там ли ты сгубил свое здоровье. Как же, без нашей техники они - ни шагу.
Сколько упорства! Я воспылал к тебе удвоенной любовью, узнав все это. Почему против нас взбунтовалась Ясеневка? Какое нам дело, что в колхозе не хватает людей? Когда твой деревенский сосед затащил меня к себе - там, в деревне - и стал задавать глупые вопросы, я так рассвирепел, что и сказать тебе стыдно. Нашли бездельников.
Петр продолжал хохотать, вычерпывая воду.
- Наука помогла человеку стать человеком.
В конце концов Андрей помрачнел:
- Слишком невеселые у нас с тобой шутки. Лауреат все-таки.
- А ты что думаешь - я один получил Лауреата? Нас десятеро, бригада. Значки выдали всем, а гонорар один, общий, так что - с гулькин нос каждому.
- Это новость для меня.
- То-то и ясно, что новость. Посевная компания на лауреатов. Государству мы обходимся дешево. Зато нас все больше и больше. Усек? Тут главное - престиж науки, а что мы... - Петр опять засмеялся: - Нет, квартиру я, наверно, получу.
Но к Андрею уже не возвращалась веселость.
2
Андрей, повесив на вешалку плащ, увидел у стены плетеные соломенные шлепанцы и понял, что надо снимать ботинки - здесь берегут паркет. "Как в больнице у Петра", - подумалось невольно Андрею.
А Сергей Сергеевич Волоков, в мягкой бархатной куртке, раскрасневшийся, улыбающийся, стоя рядом, говорил:
- Сейчас у нас в гостях, знаете, приятный человек. Это хорошо, что я могу вас с ним познакомить. - Он засмеялся. - Будет с кем поспорить.
Андрея опечалила эта новость, что он должен будет ещё с кем-то познакомиться.
- Я ненадолго к вам, Сергей Сергеевич. Меня дома ждут.
- Надеюсь, свои? Кто вас ждет?
- Тетка.
- Ну, тетка подождет немного.
Андрей наврал - тетка его не ждала, она в Черемушках, но уж очень не хотелось тут задерживаться.
Они вошли в большую комнату с круглым столом посреди. Люстра, стулья, диван у стены, пианино, даже офорты и акварели на стенах. Живут же люди.
Навстречу поднялся большеголовый седовласый человек с крутым, совершенно гладким, будто полированным лбом. Подбородок мягкий, но резко обозначенный, тяжелые руки. Андрей понял, что это и есть отец Волокова Сергей Митрофанович. Сходства с сыном никакого, может, лишь чуть угадывалось общее в глазах.
Рукопожатие крепкое, мужское.
- Здравствуйте. Проходите. Познакомьтесь с моим другом - Викуловым Феликсом Егоровичем. Ему рассказывал о вас мой сын.
Человек с довольно густой черной гривой на голове, сидящий спиной к Андрею, поднялся из-за стола и обернулся. У него была короткая полуседая борода и густые бакенбарды.
Андрей представился. Он сразу решил снять напряжение шуткой. Но смущенный тем, что два пожилых человека приветствуют его стоя, не мог найти нужной фразы и сказал, как ему показалось, глупость:
- Извините гостя, заранее обреченного на молчание.
- На молчание? - Викулов вскинул свои брови и глянул на Сергея Митрофановича.
А тот переспросил:
- Почему на молчание, Андрей Андреевич?
Ответить Андрею не дал Волоков-сын.
- Отец, Андрей Андреевич очень скромный человек. Но между тем великолепный оратор и полемист. - Он засмеялся. - Так что не давайте ему молчать.
Все сели. Вошла домработница, полная пожилая женщина с усталым лицом и ленивыми движениями. Она молча поставила перед Андреем чайный прибор и молча вышла.
Все здесь Андрея поражало, - и чайный сервиз, привезенный, видимо, из-за границы или купленный в магазине старинного фарфора, и люстра, и сам стол из красного дерева, за которым они сидели, - словом, все-все, и сам даже хозяин дома - грузный степенный, столь необычный в среде исхудалых людей послевоенного поколения, и его гость с бородкой, сытый, красиво одетый, с холеными руками, которые буйно заросли волосами чуть ли не до самых косточек.
Андрей слыхал от Петра, что Сергей Митрофанович Волоков как ученый несколько лет то ли стажировался в Америке, то ли где-то там работал по личному заданию Сталина. "Но ведь не привез же он все свое имущество из-за океана, - думал Андрей. - Скорее всего, приобрел здесь за крупные деньги".