Весь дрожа, он с огромным трудом встал, выпил стакан виски с аспирином и отправился в постель.
Он проваливался в сон и понимал, что проснется утром в странном мире, который больше всего будет напоминать кладбище.
Утром сама мысль о завтраке была ему противна, он выпил лишь несколько больших чашек крепчайшего кофе, пытаясь разбудить сопротивляющийся мозг. В этот момент позвонила Грейс. Ее милый голос звучал натянуто, и говорила она почти шепотом.
– Ты работаешь?
– Нет.
– Тогда я тебя ни отчего не отрываю? – Она помолчала. – Я просто так позвонила.
– Да? Что случилось?
– Не знаю. Я подумала… – в трубке замолчали. – Я подумала, может ты захочешь повидаться с Майклом.
– Только не сейчас, – немного подумав, сказал Кельвин.
На другом конце провода наступила тишина, потом Грейс спросила: «Я могу помочь?»
– Нет. Мне нужно побыть одному.
– Хорошо. Тогда до свидания.
Она повесила трубку – он опять остался один и совершенно неприкаян. Его тронуло, что ее огорчило то, что у него не все в порядке, но подумал, что сейчас он не готов встречаться с Майклом. Странно, подумал он, как боль передается от человека человеку. Она же наверное, провела ужасную ночь на берегу моря, догадываясь, что ему плохо, и понимая, что ничем не может ему помочь. Зашла миссис Гэррик, забрала поднос и как-то особенно на него посмотрела, как будто увидела кого-то, кто давно жил в этой комнате, но сейчас его здесь быть не должно. Ему даже пришлось уйти в ванную – подальше от ее вопрошающих глаз и ее молчания. Он взялся за книгу и попробовал читать, но кроме слов «Я только что на себя в зеркало посмотрела впервые за несколько дней. Под глазами жуткие круги и по лицу видно, что сердце мое разбито» ничего на странице не было.
Слова эти врезались ему в память, как эпитафия на могильном камне, и, сколько он ни старался, они не шли у него из головы. Он знал, что мозг всегда цеплялся за какие-то ориентиры, чтобы не потеряться в бездне страха и печали. Обедать он тоже не стал, лишь часами гулял в парке, пытаясь освободить рассудок от вездесущего образа Григ перед зеркалом – он наконец-то увидел ее истинное лицо. Вечером он сильно напился, пытаясь помочь Мозгу избавиться от навязчивых видений, закрыл дверь и ключ выбросил в окно, иначе он прыгнул бы в машину и помчался в Дорсет. Теперь ему казалось, что он точно знает – она не для него – он всегда будет видеть ее перед этим несчастным зеркалом, эту провинциальную актриску в дешевой пьесе. Но ведь однажды, возражал он себе, она была настоящей Джульеттой, в парке Джульетты, и однажды ночью на берегу – ее лицо было воплощением всего лучшего, что есть в женщинах. И уже рука ее лежит в его руке, и он в поту выскочил из кресла с выпрыгивающим из груди сердцем – ну, где же она? Где? Уже забыт ее образ в зеркале, все забыто, осталась только любовь, мед на ее губах, мед повсюду на ее теле, мед и любовь…
Он не мог больше этого вынести, вбежал в комнату, упал на постель и призвав на помощь всех святых, провалился на самое дно древнего седого моря.
Два дня и две ночи он не мог ни есть, ни спать, боль пульсировала в каждой клеточке его изможденного тела и сжимала ее в жестких объятиях. Он уже не различал вкус сахара и соли, а при ходьбе он, хотя и слышал стук собственных шагов, не чувствовал ногами земли. Однажды вечером, остановив такси, он не смог вспомнить, где живет и только по счастливой случайности не заблудился – по пути ему встретилась миссис Гэррик, шедшая домой из кинотеатра. Ночью, в постели сердце его невыносимо громко колотилось в панцире тела, как безумец, стучащий в дверь карцера в сумасшедшем доме, пару раз он ловил себя на мысли, что мозг его балансирует на какой-то тонкой грани и заставлял себя лежать не шевелясь и не выпустить его наружу. Руки не подчинялись ему при бритье – теперь он ходил к брадобрею. Ничто больше не удерживало его в этом мире, кроме, как он знал, его долга перед человечеством. Несколько раз у него случались каталептические припадки, когда он совершенно терял контроль над собственным телом, а после припадков ему становилось не легче – все его поры открывались и из него текла вся влага, какая только была в организме. Он хотел было вызвать врача, чтобы приняв какое-нибудь лекарство, забыться хоть ненадолго во сне, но в последний момент уговаривал себя не делать этого – ведь если он выкарабкается самостоятельно из этой пропасти, он станет полновластным хозяином собственной судьбы до конца жизни.
На пятый день после получения письма комната вдруг наполнилась каким-то сладостным ароматом, который проходил сквозь его легкие, наполняя жизнью заскорузлую раковину его тела, он чувствовал, как кто-то помогает ему впитывать этот неземной эликсир, и мозг его ожил: «Это не Григ, нет, это не Григ.» Он понял, что чувствительность вернулась к его рукам и ногам. Мозг кричал ему, что это не Григ, да он и сам это знал – он сел на кровати и, превозмогая боль, громко спросил: «Кто здесь? Кто это? Кто?» И тут его измученное тело не выдержало, рука сама собой поползла к записной книжке, достала прядь волос и он начал валиться в бездонный сон, как ребенок зажав в руке самое ценное, что у него было – яркую прядь женских волос.
ГЛАВА 20
Через час Кельвин проснулся, осмотрелся и обнаружил, что белье насквозь промокло от пота, а камин догорает. С минуту он посидел на постели, пытаясь заставить работать мозг, постепенно наливаясь яростью и ненавистью к Григ и к себе за постыдный ужас последних пяти дней. Разжав кулак, он обнаружил на потной ладони прядь волос и снова выругался – ну, он и дурак, да еще суеверный. Вывалившись из постели, он как мог добрался до камина и занес руку, чтобы бросить в огонь эту ненавистную прядь.
Так он и простоял, пытаясь заставить себя исполнить задуманное, но кулак не разжимался, рука не двигалась. Мозг его скорее отправил бы в огонь его собственную руку – но не эту яркую прядь. И стоя в нелепой позе у камина, Кельвин почувствовал, что вся тяжесть, все страдания последних пяти дней еще раз пронеслись через его измученное тело – он скорчился от нестерпимой боли. Вдруг его мозг, уже привыкший к ударам, дал ему понять, что боли больше нет, она прошла, как проходит мимо маленькой станции скорый поезд, бьет потоком воздуха всех на платформе, и вот его уже нет, и только ощущение чего-то сильного, непознанного остается с вами надолго. И Кельвин, не веря в случившееся, еще долго осматривал себя и чутко прислушивался, не вернется ли опять все то, чего он так боялся – но нет, лишь локон в руке напоминал ему о том, что еще минуту назад жизнь казалась ему невиданным мучением. Кельвин подумал, что не найдется теперь на земле силы, которая заставит его уничтожить эту чудесную прядь, принесшую ему столько страданий, но потом спасшую.
Он подбросил поленьев в камин, вышел из комнаты и включил воду в ванной. После горячей ванны он принял холодный душ, и почувствовал голод – черт возьми, да он же не ел столько дней! Накинув пальто, он добежал до ближайшего паба, выпил пару кружек темного «Гиннеса», урча расправился с бифштексом и неожиданно и с радостью заметил, что все чувства вернулись к нему. Жизнь продолжалась. Во всем теле забурлила неукротимая энергия, возбуждение жизнью – надо немедленно идти к Маргарет и уверить ее, что он снова в форме и готов сражаться дальше за свою любовь. Взяв такси, через пару минут он уже звонил в дверь дома на Блэнфорд Роу.
Открывшая дверь Бесси сообщила, что хозяйка дома, Кельвин прошел прямо в гостиную – одетая в черное, напряженная, с прямой спиной, там сидела Маргарет.
Полная тишина воцарилась на мгновенье в комнате, она побледнела, а он нарочито веселым голосом воскликнул: «Отлично выглядишь! Ты кого-то ждешь?»
– Да, жду.
Он знал, что ждала она его, перестал улыбаться и благодарно на нее посмотрел.
– Дай мне чего-нибудь выпить, – попросил он.
– Сейчас, возьми, в шкафу.
Он налил ей полную рюмку чистого виски, налил себе и сел. Он уже полностью владел собой даже под ее вопрошающим взглядом. После тягучей паузы она проговорила: «Ты изменился сильно и навсегда, я правильно поняла?»
– Правильно.
– Но сейчас-то ты еще прежний. – Она сцепила руки, чтобы он не заметил, как сильно они дрожат.
– Я собиралась тебе позвонить, хотя понимала, что не надо этого делать, надо просто сидеть и ждать, и ты сам придешь.
– Спасибо тебе.
– Это было страшно?
– Да. Я до сих пор не верю, что выбрался живым.
– Я так и думала. Какой ты молодец, что сам со всем этим справился! Я… Сейчас у тебя такое лицо… совсем другое… Теперь ты уйдешь, и мы с тобой больше никогда не увидимся.
Подняв на нее взгляд, он медленно, раздельно произнес: «Да, боюсь, что это так.» Маргарет надолго замолчала, пытаясь справиться с волнением.
– Ты понимаешь, что твои беды не прошли незаметно и для меня?
– Догадываюсь.
Она посмотрела на него глазами обиженного ребенка.
– На твоем месте я бы не стала так убиваться.
– Пусть каждый из нас остается на своем месте. Казалось, она уже не в силах совладать с собой – столько страдания было в се голосе: «Будь она проклята, она же просто призрак, а я – живая женщина, и…»
– Я знаю.
Неожиданно она вскочила с кресла, упала перед ним и положила голову ему на колени.
– Кельвин, я ни в чем тебя не виню, скорее я сама во всем виновата, мне нельзя было пускать все на самотек. Она подняла на него полные слез глаза, но не увидела сострадания и опустила взгляд. «Черт возьми, да скажи же хоть что-нибудь!» Она замолчала, а потом обхватила своими сильными руками его тело: «Кельвин, я не боюсь, я не боюсь, пусть мне будет больно, лишь бы ты освободился от этих страданий. Мне только нужно… О, боже мой!»
Она прильнула губами к его губам, его воля растаяла под живительным теплом ее тела, он крепко обнял ее – она вся дрожала от неизбывного желания и страсти.
С пылающим лицом она поднялась па ноги и воскликнула: «Пойдем ко мне в комнату, я больше так не могу, я люблю тебя!»
Его взгляд говорил ей «да», но в этот момент дверь отворилась и в комнату тихо вошла Анна.
Поняв, что вошла не вовремя, она смутилась, потупила взор и сказала: «Мадам, я иду спать. Мальчик чувствует себя хорошо. Спокойной ночи, мистер Спринг. Спокойной ночи, мадам.»
Она закрыла дверь, но вместе с ней комнату покинули и все желания Кельвина и Маргарет.
Долго они не решались нарушить тишину, наконец Кельвин собрался с духом: «Даже лучше, что она вошла.» И, не обращая внимания на ее обиженный вид, продолжил: «Но еще лучше то, что ты сказала и сделала то, что сделала. Понимаешь?»
– Да. Я с большим удовольствием вспоминаю боль, которую ты мне доставил, чем радость от общения с другими… Мне… для меня больше было немыслимо так жить.»
Он посмотрел на часы – было уже без десяти минут десять, он тут же вспомнил, куда ему обязательно надо успеть – времени почти не оставалось.
Он поднялся и сказал: «Все, мне пора.»
Лицо ее стало мертвенно-бледным, но она нашла в себе силы слабо улыбнуться и промолвить: «Не думай обо мне плохо, Кельвин, даже если мы никогда больше не увидимся. Ты для меня навсегда останешься идеалом мужчины, я всегда буду любить тебя». Она отпустила его руки и отвернулась. «Скорее уходи.»
Он мягко закрыл дверь, и сразу услышал за ней ничем больше не сдерживаемые рыдания. И это тоже он никогда Григ не простит. Он выбежал на улицу и остановил проезжавшее такси: «В «Корабельный колокол», скорее!»