Гусев-Оренбургский Сергей Иванович
Золотой сон
Сергей Гусев-Оренбургский
Золотой сон
Бой начался с утра и к полудню охватил все позиции. Говорили, что враг предпринял какую-то непонятную диверсию. У главнокомандующего второй дня длилось совещание.
Поручик Карсаков, адъютант командира шестой дивизии, осадил взмыленную лошадь у длинного и низкого желтого дома. Он почти упал с седла, причем от сапог и одежды его поплыла в воздухе красная пыль. Привязав наскоро повод к дуге сломанного фургона, он взбежал по крыльцу словно чужими ногами, проник в темную, обширную переднюю и сквозь жаркую, пахнущую потом и пылью толпу военных подошел к полковнику.
-- Главнокомандующего! -- едва пробормотал он запекшимися губами.
Седой полковник, не глядя на него, ответил:
-- Нет.
-- От командира шестой дивизии.
-- Нет.
-- Экстренно!
Полковник тяжелым взглядом мельком взглянул в лицо Карсакову.
-- Пакет?
И вдруг все лицо его перекосилось судорогой.
-- Бумажками, батенька, ничего уж не поделаешь... ничего!
Он взял пакет и бросил его на стол.
-- Идите в ресторан, вы на ногах не стоите. Сорок человек ждет... Когда нужно, вызову.
И полковник забыл про Карсакова.
Пошатываясь от усталости, словно на чужих ногах, Карсаков вышел на крыльцо, оглядел мутным взглядом улицу, где шло непрерывное беспорядочное движенье обозов и войск, -- увидел напротив громадный черный сарай без окон, с распахнутыми большими, как ворота, дверями...
И направился в него.
Тревожно гудящая, потная, пыльная толпа мундиров, кителей, папах, фуражек всех полков и всех родов оружия приняла его в себя, сдавила, сжала, кинув в уши ему тысячи возгласов, шепотов, бранных криков -- все об одном и том же, что он давно предчувствовал, давно знал, о чем не хотел больше думать, потому что тоска его давно превратилась в тупое, тягучее, кошмарное чувство. Ему казалось, что он оброс липкой кровавой корой и, притаившись, смотрит из нее, отчаянно-усталый, маленький и слабый, ничтожный перед огромностью зла и неотвратимостью несчастья.
Он взял с буфета бутылку водки и потянулся к блюду с какой-то желтой массой, к которой липли мухи.
Он спугнул их.
Они взлетели роем, с наглым шумом, облепили ему руку, защекотали лицо. Отгоняя их, он увидел, что они тучами носились тут над буфетом, назойливые и жадные сновали в самых темных углах, ползали по стенам, по усталым и возбужденным лицам людей, даже забывавших отгонять их. Карсаков, брезгливо сжавшись, подумал, что они прилетели сюда с гниющих, трупов. И враз ему представилась вся длинная дорога с позиций. Трупы, трупы... то павшие лицом в землю, с черной раной в затылке, то выставляющие из травы к небу скорченные руки... лица с широкими черными ртами, у которых звенящим роем кружились мухи. Лошадь пугливо сторонилась их или перепрыгивала широкими прыжками...
-- Пор-р-ру-чик Карса...кса...кса...
Дикий, пьяный, с глазами стального оттенка на выкате, с папахой на затылке, есаул Барбосов положил на плечи Карсакову тяжелые руки.
-- Ва-банк! Пять тысяч...
Запах водки волной обдал Карсакова.
Он смотрел в багровое, словно испуганное, лицо Барбосова и не понимал, чего тот хочет.
-- Мы... окружены!
Но едва запекшимися губами он пробормотал это слово, как почувствовал, что оно носится в воздухе, -- об этом все думают и кричат, об этом грохочет вдали несмолкающая, все растущая канонада.
Барбосов мрачно взглянул на него и отнял руки. И сдвинув папаху на лоб, из карманов широких шаровар вынул две горсти бумажек, бросил их дождем на грязный буфет.
-- Эй-й... Шампан...пан...пан...Р-рококо!
Карсаков с бутылкой водки и блюдом скользнул в толпу, отыскал в самом темном углу незанятый столик и упав на стул, развалился на нем, вытянув ноги. Ему показалось, что до сих пор он падал, бесконечно падал, кружась, в тусклом, затхлом пространстве, пропитанном гарью, дымом и запахам крови, и теперь вдруг, отдыхая, протянулся по земле. Лениво он взял бутылку, поднес ее к губам.
Жгучая волна подхватила его.
Все перед ним закружилось, затанцевало... поплыла куда-то черная крыша сарая, стены падали, падали, и не могли упасть. Папахи, кепи, фуражки словно плыли на бурливой волне, кружились в водовороте, из которого, все разрастаясь, черной тучею выплывали тревожные крики.
Откуда-то издалека, казалось Карсакову, доносился бас Барбосова:
-- Сегодня ты-ы... а зав-втра я-я-а...
Но Барбосов был близко.
Шатаясь над столом, он стряхнул со звоном на пол пустые бутылки и опять дождем бросил на стол бумажки.