И тоска разрослась в острую жажду.
-- Пить!
Он припал к земле.
-- Пить... пи-и-ть...
Но черные тени прошлого окружили его, смеясь, дразня его, -- тени насилия, злобы, вражды, жестокости и отчаяния, -- и привычная ненависть к ним охватила его с прежнею силой. И в муках жажды своей он внезапно понял, ясно-ясно сознал, что только борьба, упорная, изо дня в день, борьба с этими тенями, -- кровавыми призраками жизни, -- будет единственным мостом в этот светлый будущий рай, и только победа над ними сделает этот рай понятным, близким и родным.
-- Пить... пи-и-ть...
Земная влажность успокоила его.
Серый туман клубился над ним и расплывался, он плыл и уносился вместе с ним... не знал, как очутился на высшей точке нагорного берега, и опять видел около себя того же старика, смотревшего на него загадочными глазами.
Им в лицо дышала необъятная, ликующая ширь.
Она вся трепетала радостными вздохами труда и смеялась сочностью красок. Всюду, до самых дальних граней горизонта, миллионы существ в этом царстве цветов и пышных всходов словно танцевали танец труда, братски схватившись крепкими руками. Звенели колокольчики детских голосов. Гигантские руки машин поднимались, опускались. А белые точки построек красиво пестрели, словно громадный город разбросала по полям и рощам чья-то сильная и веселая рука.
Долины пели...
И пела река, кишащая судами.
И из воздуха, со скользящих повсюду лодок, доносились голоса, нежный смех и песни.
Но тоска уже не оставляла его... и как далекий, сонный лепет непонятной сказки доносились к нему слова. Он взглянул... но уже не старик стоял рядом с ним, а кто-то высокий, темный, с лицом строгим, но неясным, как бы сама печаль, жившая в душе его.
И, как голос печали, лились слова.
-- Не была ли земля мрачным адом в век крови? В грязи ее ползал несчастный раб, голодный среди сокровищ, истощенный тяжким трудом, и часто погибал в жестоких, бессмысленных схватках, в войсках с такими же бедняками, как сам. От того страшного времени остались страшные слова. Непрерывные войны из-за границ владений застилали дымом сражений голубое небо, и с опустошенных полей поднимались испарения драгоценной человеческой крови. Тюрьмы стонали от тех, кто кричал о любви и правде. Тень от виселиц падала на жизнь. Люди знали лишь жестокие и мучительные чувства... Любовь была еще распята в те времена.
Голос просветлел.
-- Любовь победила!
Он взглянул...
Уже не было темного...
Это была как бы светлая печаль, знакомая печаль его мечты. Она смотрела ему в глаза долгим, близким взглядом, принимая вид тех, с кем он был дружен, кого любил, -- и светло, беззвучно шептала:
-- Любовь победила!
Сквозь сладкие слезы он взглянул в сияющую ширь полей и вдруг понял, что если бы на них появился Христос, -- Он был бы тут в своем царстве, среди детей своих. И ликующий гул братского труда, как дальняя музыка достигавший его слуха, и смех детей, и голоса с земли и неба, -- все сливалось для него в один торжествующий гимн:
-- Любовь победила!
Трепет счастья наполнил его грудь.
И проснулось страстное желание вновь очутиться в темном царстве прошлого, чтобы кричать, не уставая, кричать и друзьям и врагам своим об одном истинном, об одном побеждающем... о любви!
Серебристый туман обвил его.
Но уж ему было в нем светло и спокойно.
Он плавал и носился в нем, казалось ему, по каким-то вселенским глубинам, и отовсюду тянулись к нему серебристые нити... нити мыслей о любви, побеждающей мир. И казалось ему еще, что нежные братские руки ласкают и баюкают его.
В сладкой полудремоте он шептал:
-- Пить... пи-и-ть...
Но уже жажда не мучила его.
Туман расплывался.
Он проникал в прохладные чащи, приникал к источникам. И, снова освеженный, выходил на простор полей.
Солнце стремилось к закату.
Дороги заливал людской поток. В одежде преобладал белый цвет. Лица улыбались под цветами. Шумными волнами все стремились в даль, как на веселый пир. На чем-то блестящем по гладким шоссе, взявшись за руки, скользили с быстротой ветра колыхающимися группами. Казалось, волны песен и цветов лились среди притихших полей стремительным водопадом. Бесшумно скользили по полям платформы, рассекая воздух, звуки лютней и скрипок, звенели с них хоровые песни.