И увидел себя перед столом среди площади.
И за столом сидели черные тени.
Он знал, что это только тени, но и знал также, что это тени судьбы его, -- ему уже не миновать их рук. Они были в значках и одеждах прежних времен, на лицах строгая, деревянная важность, в темных провалах глаз -- смерть. Сквозь одежды их он видел желтые кости скелетов, и лица их были мрачно-смеющиеся лица скелетов.
И самый высокий из них поднялся, стуча костями, вытянул руку, сказал глухим, деревянным голосом.
-- Эта голова полна опасных мыслей!
И за столом отозвались глухим хором.
-- Эта голова должна пасть!
Они точно повторяли заученные фразы.
-- Того требует закон и порядок...
И снова вытянулась костлявая рука.
-- Смерть!
Хор повторил равнодушно.
-- Смерть!
И, казалось, дома-темницы мертвого города отозвались глухим, как бы подземным гулом.
-- Сме-е-рть...
И что-то стали ломать вокруг и разрушать, и из обломков создавать высокий помост. И еще выше взвилось что-то огромное, черное... Но он уже ничего не боялся. Он знал, что это тени... тени... их власть ночная... и они исчезнут при восходе солнца. И его огромная жажда -- только жажда искупления, -- пусть же она горит в груди, -- он пойдет с нею в новую жизнь... И с высоты помоста он проговорил запекшимися губами:
-- Что бы вы... ни делали...
И, собрав все силы, крикнул:
-- Любовь победит!..
...Серебристый туман окутал его, и как бы полился в его грудь прохладными струями. Словно чье-то доброе лицо склонилось над ним, и вновь дружеские руки его баюкали. И он нежно, отдыхая, засыпал, и сквозь сон, улыбаясь, повторял:
-- ...победит...
* * *
...В глаза ему смотрели ночные звезды.
Они как-то странно колыхались, словно все небо мерно колебалось справа влево, как во время качки на бурном море. И сам он как бы плыл в пространстве, опираясь на что-то твердое и неустойчивое только спиной.
Он сделал движенье и застонал от боли.
Тотчас почувствовал: кто-то бережно опускает его, и вот он лежит на земле. Мгновенно как-то вернулось к нему сознание действительности. Он вспомнил весь тот ужас, который поглотил его, -- бегущие черные массы, взрывы, разрывающие людей, смерть, взмахнувшую над ним своей кровавой косой... и с мгновенно вспыхнувшей радостью подумал:
-- Я жив!
Ночная мгла как густою кровью окрашивалась пожарами, вздрагивала от канонады, ушедшей вдаль, моментами как будто загоралась и вспыхивала от каких-то глухих и зловещих взрывов. Он понял, что люди еще продолжают истреблять друг друга, что бой еще идет, но уже где-то далеко. Он жадно вдохнул воздух, напоенный гарью, дымом, запахом крови, и громко, радостно повторил:
-- Жив!
Он попытался поднять голову, чтобы осмотреться, но она показалась ему чугунным шаром, тяжелым и гудящим, он только слегка повернул ее... и увидал над собою чье-то склоненное лицо. И как только он увидал его, он понял, что это лицо врага! Но лицо это улыбалось ему дружеской, ободряющей улыбкой, весело показывая белые зубы, и говорило какие-то непонятные слова, -- но он понял их смысл, потому что к губам его тянулась фляжка.
И он жадно припал к ней и долго пил.
И пока он пил, он наблюдал за этим человеком и заметил, что мундир у того был надет на голое тело, -- должно быть, рубашку он разорвал на бинты: рукав мундира был у него оторван, и рука забинтована. И человек все смеялся, и повторял какое-то одно слово, и Карсаков вдруг понял это слово:
-- Трук... Трук!
Он протянул руку, ища его руки, и радостно повторил в ответ.
-- Да... друг!
А вдали все звучали редкие, глухие удары.
-- ...Бум... Бум...
Карсаков хотел подняться, но вскрикнул и застонал от резкой боли, тотчас увидел у себя перевязки на плече и на боку, почувствовал, что и голова у него забинтована, -- понял, что сильно ранен, и что враг нашел его среди трупов и спасает его... и увидел еще, что перевязки сделаны из того же материала, что и на спасителе его. И сквозь мутящую разум боль, сквозь слезы, градом полившиеся, он повторял радостно и нежно:
-- Друг... друг!
И снова тот медленно поднял его, бережно устроил на своей спине, и пошел. Снова заколебалось небо, как во время качки. Но уже звезды побледнели: над полями всходила сквозь дым багровая луна, как сгусток крови... В свете ее Карсаков видел по полям трупы людей и животных, -- страшные, исковерканные трупы, -- и обломки орудий... остовы дымящихся строений чернели на дымящейся земле.
И Карсаков вспомнил свой сон.
И понял он, враз почувствовал всю мерзость запустения на земле и всю красоту, на ней возможную... возможную сейчас, если бы поняли люди всю неправду и ненужность и вред вражды своей. И горькие слезы полились по лицу его, скорбные слезы о роковых заблуждениях людей... Поймут ли они? Поймут ли? Когда ж поймут!