Он увидел десятка полтора голубых, резедовых и бело-розовых звонниц; бросилось ему в глаза облезлое американское золото церковных куполов. Флаг трещал над официальным зданием.
У белых башенных ворот провинциального кремля две суровые старухи разговаривали по-французски, жаловались на советскую власть и вспоминали любимых дочерей. Из церковного подвала несло холодом, бил оттуда кислый винный запах. Там, как видно, хранился картофель.
-- Храм спаса на картошке, - негромко сказал пешеход.
Пройдя под фанерной аркой со свежим известковым лозунгом: "Привет 5-й окружной конференции женщин и девушек", он очутился у начала длинной аллеи, именовавшейся Бульваром Молодых Дарований.
-- Нет, -- сказал он с огорчением, -- это не Рио-деЖанейро, это гораздо хуже.
Почти на всех скамьях Бульвара Молодых Дарований сидели одинокие девицы с раскрытыми книжками в руках. Дырявые тени падали на страницы книг, на голые локти, на трогательные челки. Когда приезжий вступил в прохладную аллею, на скамьях произошло заметное движение. Девушки, прикрывшись книгами Гладкова, Элизы Ожешко и Сейфуллиной, бросали на приезжего трусливые взгляды. Он проследовал мимо взволнованных читательниц парадным шагом и вышел к зданию исполкома - цели своей прогулки.
В эту минуту из-за угла выехал извозчик. Рядом с ним, держась за пыльное, облупленное крыло экипажа и размахивая вздутой папкой с тисненой надписью "Musique", быстро шел человек в длиннополой толстовке. Он что-то горячо доказывал седоку. Седок, пожилой мужчина с висячим, как банан, носом, сжимал ногами чемодан и время от времени показывал своему собеседнику кукиш. В пылу спора его инженерская фуражка, околыш которой сверкал зеленым диванным плюшем, покосилась набок. Обе тяжущиеся стороны часто и особенно громко произносили слово "оклад". Вскоре стали слышны и прочие слова.
-- Вы за это ответите, товарищ Талмудовский! -- крикнул длиннополый, отводя от своего лица инженерский кукиш.
-- А я вам говорю, что на такие условия к вам не поедет ни один приличный специалист, -- ответил Талмудовский, стараясь вернуть кукиш на прежнюю позицию.
-- Вы опять про оклад жалованья? Придется поставить вопрос о рвачестве.
-- Плевал я на оклад! Я даром буду работать! -- кричал инженер, взволнованно описывая кукишем всевозможные кривые. Захочу-и вообще уйду на пенсию. Вы это крепостное право бросьте. Сами всюду пишут: "Свобода, равенство и братство", а меня хотят заставить работать в этой крысиной норе.
Тут инженер Талмудовский быстро разжал кукиш и принялся считать по пальцам:
-- Квартира-свинюшник, театра нет, оклад... Извозчик! Пошел на вокзал!
-- Тпру-у! -- завизжал длиннополый, суетливо забегая вперед и хватая лошадь под уздцы. - Я, как секретарь секции инженеров и техников... Кондрат Иванович! Ведь завод останется без специалистов... Побойтесь бога... Общественность этого не допустит, инженер Талмудовский... У меня в портфеле протокол.
И секретарь секции, расставив ноги, стал живо развязывать тесемки своей "Musique".
Эта неосторожность решила спор. Увидев, что путь свободен, Талмудовский поднялся на ноги и что есть силы закричал:
-- Пошел на вокзал!
-- Куда? Куда? -- залепетал секретарь, устремляясь за экипажем. -- Вы--дезертир трудового фронта!
Из папки "Musique" вылетели листки папиросной бумаги с какими-то лиловыми "слушали-постановили".
Приезжий, с интересом наблюдавший инцидент, постоял с минуту на опустевшей площади и убежденным тоном сказал:
-- Нет, это не Рио-де-Жанейро. Через минуту он уже стучался в дверь кабинета предисполкома.
-- Вам кого? - спросил его секретарь, сидевший за столом рядом с дверью. -- Зачем вам к председателю? По какому делу?
Как видно, посетитель тонко знал систему обращения с секретарями правительственных, хозяйственных и общественных организаций. Он не стал уверять, что прибыл по срочному казенному делу.
-- По личному, - сухо сказал он, не оглядываясь на секретаря и засовывая голову в дверную щель. - К вам можно?
И, не дожидаясь ответа, приблизился к письменному столу:
-- Здравствуйте, вы меня не узнаете? Председатель, черноглазый большеголовый человек в синем пиджаке и в таких же брюках, заправленных в сапоги на высоких скороходовских каблучках, посмотрел на посетителя довольно рассеянно и заявил, что не узнает.
-- Неужели не узнаете? А между тем многие находят, что я поразительно похож на своего отца.
-- Я тоже похож на своего отца, -- нетерпеливо сказал председатель. -- Вам чего, товарищ?
-- Тут все дело в том, какой отец, - грустно заметил посетитель. -- Я сын лейтенанта Шмидта.
Председатель смутился и привстал. Он живо вспомнил знаменитый облик революционного лейтенанта с бледным лицом и в черной пелерине с бронзовыми львиными застежками. Пока он собирался с мыслями, чтобы задать сыну черноморского героя приличествующий случаю вопрос, посетитель присматривался к меблировке кабинета взглядом разборчивого покупателя
Когда-то, в царские времена, меблировка присутственных мест производилась по трафарету. Выращена была особая порода казенной мебели: плоские, уходящие под потолок шкафы, деревянные диваны с трех дюймовыми полированными сиденьями, столы на толстых бильярдных ногах и дубовые парапеты, отделявшие присутствие от внешнего беспокойного мира. За время революции эта порода мебели почти исчезла, и секрет ее выработки был утерян. Люди забыли, как нужно обставлять помещения должностных лиц, и в служебных кабинетах показались предметы, считавшиеся до сих пор неотъемлемой принадлежностью частной квартиры. В учреждениях появились пружинные адвокатские диваны с зеркальной полочкой для семи фарфоровых слонов, которые якобы приносят счастье горки для посуды, этажерочки, раздвижные кожаные кресла для ревматиков и голубые японские вазы. В кабинете председателя арбатовского исполкома, кроме обычного письменного стола, прижились два пуфика, обитых полопавшимся розовым шелком, полосатая козетка, атласный экран с Фузи-Ямой и вишней в цвету и зеркальный славянский шкаф грубой рыночной работы.