Девушка решительно закрыла шкатулку и взяла ее за ручку. Перекинув через руку плащ, она вышла из комнаты, где провела столько лет. Франческе был всего годик, когда родилась Алетта, и ее перевели из родительской спальни в собственную комнату.
Во время завтрака обстановка была напряженной. Все старались быть веселыми и не подавать вида, что в душе они очень боятся отъезда Франчески. Сама она тоже испытывала чувство страха, ведь никогда раньше не покидала родного дома больше чем на день.
— Ты должна писать нам и рассказывать все о своей работе, — сказала Алетта с нарочитой веселостью. — Тогда я смогу узнать, что ждет и меня, когда наступит моя очередь.
— Я буду писать, — пообещала Франческа и озабоченно посмотрела на отца. Вчера вечером, когда после ухода гостей они остались вдвоем, отец вдруг прослезился и сказал, что счастье дочери для него превыше всего, что бы ни случилось. Это был странный разговор. Казалось, отец чего-то не договаривал. Когда Франческа поднялась, чтобы уйти к себе, отец вдруг сказал:
— Ах, да! Вот еще что. Я решил, что ты будешь жить в другом месте и договорился с вдовой, фрау Вольф, которая с радостью примет тебя в Делфте. Она тебя встретит сразу же по приезде.
Франческа была озадачена таким решением отца, но, увидев его печальное лицо и опущенную голову, решила, что сейчас неподходящий момент для расспросов и споров. Она нежно погладила Хендрика по голове и заверила его, что ничуть не сомневается в его желании сделать своих дочерей счастливыми.
Молчавшая до тех пор Сибилла тоже обратилась к Франческе с просьбой:
— Виллем сказал, что когда мастер Вермер пишет портреты своей жены, она всегда великолепно одета. Опиши мне подробней ее платья.
— Конечно.
— Ты всегда вводишь людей в грех и вынуждаешь их сплетничать, Сибилла, — недовольно проворчала Мария.
— Я хочу знать то, что меня интересует, и задаю соответствующие вопросы, — дерзко ответила Сибилла. — Виллем и не думал сплетничать. Он слышал это от самой Катарины Вермер, когда она восхищалась своим портретом в розово-красном бархатном платье.
— Да, я думаю, интерьером для портрета послужил дом Вермера, — заметил Хендрик, взяв из корзинки еще один кусок белого хлеба, принесенного Гретой рано утром. — В отношении Вермера меня смущает только то, что он не слишком-то интересуется пейзажами. Поэтому, Франческа, — многозначительно добавил Хендрик, — не упускай эту очень важную сторону в твоей учебе.
— Можешь не сомневаться, — ответила Франческа и ласково улыбнулась Алетте. — Если что, то я пойду на улицу и буду сама делать наброски, как и ты, Алетта.
Франческа не заметила, что ее слова заставили Алетту густо покраснеть, потому что в этот момент раздался стук в дверь. Девушка быстро вскочила с места и бросилась открывать дверь. Как она и думала, это пришел Питер.
— Я очень рада, что вы пришли, — сказала она откровенно.
— Как же можно не проводить старого друга в дальнюю дорогу? — насмешливо сказал Питер и протянул Франческе букет фиалок, красиво перевязанный лентой. — Я знал, что вы будете заняты вчера и решил прийти сегодня утром.
— И правильно сделали. Какие прелестные фиалки! — Франческа поднесла букет к лицу и с наслаждением вдохнула нежный аромат цветов.
— Вы все подготовили к отъезду?
— Да. Пойдемте в столовую.
Когда они вошли в столовую, то увидели, что за столом остался только Хендрик. Узнав, что Питер выехал из Харлема задолго до рассвета, хозяин дома пригласил его за стол, а Грета поставила перед ним прибор. Франческе нужно было дать последние наставления Алетте и Сибилле, и она вышла из комнаты. За ней последовали и Мария с Гретой, так как пришел носильщик за вещами Франчески.
Хендрик был очень рад возможности поговорить с Питером по поводу его встреч с Франческой в Делфте. Вчерашний разговор с Людольфом в корне менял все дело. Нужно во что бы то ни стало порвать всякие отношения между Франческой и этим юношей. Если бы Питер не заплатил за обучение дочери, Хендрик мог бы просто запретить ему видеться с ней. Однако при сложившихся обстоятельствах все было не так-то просто. Жаль, что в это дело вмешался Питер. Людольф несомненно дал бы деньги на обучение, чтобы стать единственным благодетелем Франчески. Хотя не слишком-то приятно быть ему обязанным еще и за это.