Лена с Мусей снова хохотали. Мать поправила седую прядь, и закурила.
— Видите, не унимаются. Им хоть бы что. Колю вернули, мы опять все вместе, вот вам и хохочут.
— Знаете —Муся блестела выпуклыми глазами — Красавин тут к Лене прицеливался, нет, вообразите, вот нахал, но всетаки в нем что-то есть, вы не находите?
Я улыбнулась. Женщины! От века было так, до века будет. Конечно, тип с татуировкой должен действовать. Кровь на нем — это не важно, даже не занятней ли?
Мы не дозавтракали еще, я кисель глотала, вдруг Муся вскочила, кинулась к окну. Потом в переднюю, заперла дверь.
— Лена, веди Маркел Димитрича к себе. Красавин возвратился.
По блеску дерзких глаз, по изменившемуся голосу мы сразу поняли все.
— Тарелку, вилки его уберите.
Лена выхватила моего Маркела, утащила в коридор. Я убрала прибор. Мгновенно стало у нас тихо — и серьезно, так серьезно…
— Вы сказали, что ваш муж в Москве? — шепнула Муся. — Офицер! Как скверно.
Рукоятку двери тронули.
— Мама, отпирай не сразу.
Сама Муся тоже выбежала.
Марья Гавриловна отворила медленно. Я ела свой кисель со странною теперь внимательностью. Все для меня сошлось на вкусе киселя несчастного.
Красавин вошел хмуро. Шея у него белела неприятно.
— Портфелик позабыл. Пришлось вернуться.
Я в окно смотрела. У елок, где привязан Петушок, двое красноармейцев отпускали лошадям подпруги. Значит, не бежишь.
— А, вы… Я вас помню. Что-ж ваш муж, еще в Москве?
— В Москве.
Он улыбнулся, но тяжелое что-то в лице прошло.
— Обманываете, скрываете… — вздохнул, обвел вокруг глазами. — Понятно, своих жалко.
Он сел, и замолчал. Зацепенел, глаза сонные стали. Знакомое, и неприятное прошло. Красавин встал, вышел, медленно стал подыматься в мезанин.
— Куда вы?
Он мне улыбнулся, медленно и дерзко.
— Портфельчик свой ищу.
Я тоже за ним двинулась. Дверь приоткрылась, но опять захлопнулась.
— Нельзя, переодеваюсь.
Голос Муси резок, звонок.
— Ну, подожду… мне надо.
Я взяла ручку двери, загораживая вход.
— Ждать нечего, — крикнула Муся, — войти нельзя, я не здорова, и ложусь.
— Нужно!
Он было двинулся, но предо мной остановился.
— Там не одна барышня, — пробормотал, — я знаю… не одна. Я чувствую.
— Муся не здорова. Вы слыхали? Вы туда войти не можете.
Он молчал, и я молчала, на него глядела. Как все ясно, все меж нами бессловесно шло! Враги… Сейчас решается. Но и во мне зажглось, другого цвета, от меня, я знала, тоже шел поток, невидимый, но шел.
— Эх-х!, бабы!
Красавин повернулся, быстро вниз спустился. Я стояла. Ноги мои занемели, и за дверью было тихо, точно умерли все трое. А в окно я видела, как вышел с заднего крыльца Красавин, Танька подала ему портфелик, подошел он к елочкам. Красноармейцы завозились у коней. Вскочил, мотнулся тяжко в нашу сторону, револьвер выхватил, дважды на воздух выстрелил. Ударил лошадь, грузно поскакал.
Я отворила дверь. Девицы несколько бледны, Маркел мрачно сидел у стола.
— Фу, чорт… какая мерзость… ну, тово… еще минута, я бы вышел сам.
Лена захохотала.
— Как глупо! Выдали бы и себя, и нас.
Муся бросилась ко мне и обняла.
— Наталья Николаевна, молодчина! Прямо вырвала зубами.
— С волками жить, по-волчьи выть.
И больше я не мешкала. Чрез полчаса мы ехали уже с Маркелом по пустым полям. Мы были молчаливы. В каждой деревушке вглядывалась я, не видно ли где всадников. Казалось, все нас знают, все следят, что вот везу я мужа-офицера. Но нами мало кто был занят. У всех довольно и своих забот.
На станции Маркел вскочил в вагон товарный.
Я заглянула и туда. Мальчики с ковригами, баба толстенная, явно обложенная под одеждой снедью, несколько солдат, две-три скамейки, холод, угольная пыль на полу…
Маркел пытался было примоститься в уголок, но баба сердобольно отсоветовала.
— Не садись, барин, там нагажено.
Все-таки, поезд их ушел. Мне стало легче. Возвращаться домой поздно, далеко. И я отправилась к Колгушину — там ночевать.
Колгушин жил со старушкой матерью в крошечном домике — прежний сгорел еще в войну — и рядом строил новый. Теперь постройка уж не двигалась. Но он водил меня меж полувыведенных стен кирпичных, из углов крапива выбивалась. Так же весело хохотал, и потирал руки, бобрик свой поглаживал.
— Жаль папочку, да, жаль, да, но и меня чуть не ухлопали. Мужички подвели, сами же и вытащили на восстание, но и я не так дурак. Доехал с ними до большой дороги, а потом вернулся. Вот тут и доказывай…
— Когда все кончится, то я дострою. Да. Вот тут столовая, тут кабинет мой, видите, на пруд выходит, здесь мамашу мы устроим. Маленькая комнатка, ну, да старушке многого не надо. Да, на новоселье, милости прошу…