— Он не пришел. У него ночью папу расстреляли.
Петр Иванович молча опускал глаза. Вызывал другого и начинал диктовать задачу.
На улицах таяло. Под тротуарами стояла черная вода. По дорогам плыл навоз. Китайцы уже сняли ватные халаты и ходили в туфлях на толстых пробковых подошвах, высоко поднимая ноги. На реке надо льдом летали чайки. И жители говорили, что скоро тронется лед.
Петр Иванович теперь поздно возвращался домой. Было темно. Под ногами журчала вода. Он остановился и посмотрел на небо. Звезд не было, но с неба, словно из огромной печи, дул теплый ветер.
Вдруг с реки донесся протяжный грохот. Петр Иванович вздрогнул. Грохот был похож на орудийный. Но в темноте кто-то остановился рядом и тихо сказал:
— Вот тебе и лед тронулся. А говорили — завтра к вечеру пойдет.
Человек пошел дальше, что-то бормоча, и скоро его голос затих. А Петр Иванович медленно побрел домой.
Партизанское собрание началось с утра. Около реального училище было пустынно. Пулеметы по бокам каменного крыльца пронзительно смотрели на каждого, кто с площади подходил к зданию.
У пулеметчиков с черными нарукавниками были беспокойные лица. Среди них были и китайцы. Они изредка улыбались и казались равнодушными.
Гриша Михайлов прошел наверх, в актовый зал. Низко над головами качался сизый туман, едкий и горючий. В дверях толпились партизаны. Кто-то пробирался из зала к выходу и тревожно говорил:
— Убьет он его. Ей-богу, убьет!
Винтовки за плечами болтались, мешали слушать. И было непонятно, кто кого убьет.
На деревянном помосте впереди стоял Возницын. Огромный, с пустыми, жестокими глазами. Он говорил, помахивая своей лакированной палкой. За ним стоял человек с толстой шеей. Стоял неподвижно, в его вытянутой руке хищно поблескивала жестью бомба.
Возницын кому-то грозил:
— Хорошо! Значит, измена? Значит, мои помощники — уголовные? В тюрьме сидели? Так, значит!.. А я у тебя, Рощин, спрашиваю: ты почему не в тайге? Там партизаны в болотах тонут. — И Возницын грубо выругался, протянул вдруг палку, показывая куда-то вниз, и крикнул: — Арестовать его!
Стало так тихо, что слышны были голоса пулеметчиков у крыльца.
А Возницын все опускал и снова протягивал свою черную лакированную палку:
— И этого! И этого! И этого!!
Впереди под помостом безмолвно шевелились люди и что-то делали страшное.
Вдруг через открытое окно сверху вошел незнакомый назойливый звук.
— Японский аэроплан над городом! — крикнул чей-то дрожащий голос.
Близко треснуло стекло. Гришу сдавило в дверях и понесло вниз по лестнице.
У пулемета готовились стрелять и поворачивали дуло к небу. Там, над тайгой и сопками, мерцала точка, и за ней волочился дымок и жужжание, а рядом плыло облако, похожее на человека с бородой.
Но никто не стрелял. И было очень тихо.
Гриша выбрался из толпы и побежал в порт к Курбатову. Дорогой он встретил Петра Ивановича: тот шел босой, без шапки. Рядом с ним шли двое, размахивая наганами. Гриша почувствовал, как тяжело сжало виски. Подходить было бесполезно.
— Петр! — тихо сказал было Гриша и осекся.
— Отойди! Эй! — крикнул анархист слева и взмахнул наганом.
Другой спросил:
— Это кто еще? Из ваших?
Петр Иванович посмотрел на Гришу.
— Не знаю. Человек незнакомый, — спокойно ответил Мохов.
Гриша с трудом волочил ноги. Он видел, как провели худого Рощина и еще кого-то, бледного, с дыбом торчащими волосами...
На другой день в профсовете выступал Медницкий, член революционного штаба:
— Мы вовсе не против большевиков... И какой же дурак думает, что расстрелы и террор приятная вещь и что это нужно для меня, Медницкого, или для Возницына! Это нужно для революции, для вас, рабочие!
— Мы вас не просим, — сказал большевик Колуев.
Он работал в профсовете и сейчас сидел на своем обычном месте, с краю стола. Его отмороженные уши, смазанные салом, лоснились и пылали.
— Для вас, — повторил Медницкий, не отвечая. — И мы будем беспощадны со всяким, кто может всадить нам нож в спину.
Он остановился и посмотрел перед собой почти безумными глазами.
К столу подошел молодой анархист и, звеня ремнями и оружием, спросил:
— Кто здесь будет Колуев? Ты? Пойдем...
— Постой, шапку возьму. — Лицо у Колуева словно покрылось золой. Он, как слепой, шарил вокруг себя руками и не мог найти шапку...
После собрания к Грише подошел низенький бородатый, как гном, партизан:
— Вот так штука! Хоть как будто и не за что, а ведь этак могут и нас схватить.
— А, пусть! — ответил Гриша отчаянным голосом.