Пройдя тернистый путь и присматриваясь внимательно к людям, тетя, конечно, видела их не сквозь розовые очки, и недаром ее любимой поговоркой было: «У, жулье, прохвосты, сукины дети!».
Именно вследствие тех же причин, по которым тетя Дуня не получила светского воспитания (не в пример андуйетской аббатисе[6], которая, чтобы меньше согрешить, никогда полностью не произносила ругательств), она привыкла именно полностью употреблять и другое, совсем не подходящее для светских отношений выражение: «Подь ты к черту, дьявол!» — что в зависимости от ее настроения звучало то сердито, то ласково и нежно. Но тот, кто не довольствовался первыми мимолетными впечатлениями, угадывал за этими чудачествами душу благородную, честность неподкупную и доброту.
Лет двадцати она нанялась сиделкой к больному офицеру генерального штаба Матяху. Он страдал тяжелой неизлечимой костной болезнью, нуждался в постоянном уходе и, встретив в лице тети Дуни самоотверженную сиделку, женился на ней.
Василий Матвеевич — так звали офицера — окончил академию генерального штаба, но по болезни, а может быть, и по другим причинам больше всего в жизни любил ловить рыбу. Все свое свободное время он проводил с удочкой на лодке, в старой порыжевшей кожаной тужурке и в блестящих от времени голубых диагоналевых брюках. Он ловил касаток.
Дядьке Матяху, хотя он и ценил свою тетю Дуню, и в голову не приходило заняться ее воспитанием.
Дома дядька только спал и ел, а остальное время был или в штабе, или на реке. Но тетя Дуня была ему преданна, как верный и ничего не требующий пес.
У них была крошечная квартирка в две комнатки с кухонькой, где помещалась только тетя Дуня и где она творила чудеса кулинарии. Целый день она там грозно кричала, гремела кастрюлями и наводила страх на денщика Бондаренко, который в кухню даже не входил, а сидел на табуретке в прихожей, поминутно одергивая белую рубаху или читая букварь.
В этой крошечной кухне, всегда тем не менее ослепительно чистой, тетя то растирала мак, то варила яйца пашотом, толкла миндаль и сбивала «испанский ветер», запекала «розовое облачко» или сербские пирожки из кедровых орешков, выкладывала из блинчиков «бабушкин повойник», румянила рыхлые коржики и «щеголихи-беляночки», подсушивала лепестки сорванных после росы душистых роз для приготовления розовой муки.
Пряные запахи ванили, корицы, гвоздики наполняли кухоньку, где у тети Дуни никогда ничего не подгорало, не чадило и как будто готовилось по какому-то волшебству, не брызгая, не заливая стенок кастрюль, где картошка всегда получалась нежно-золотистая, заливное сразу, не нарушая формы, аккуратно выкладывалось на блюдо, пирожки были в меру румяные и где не разваливался ни один пельмешек.
И тетя, подсаливая, румяня, запекая, сбивая то сливки, то сметану, переворачивая котлеты, прислушиваясь к тому, не слишком ли сильно бурлит борщ, еще следила за тем, как Бондаренко читает заданный ему Василием Матвеевичем урок по букварю.
— Бе, эр, ю — брю... — протяжно тянул он по складам. — Ка, и — ки... — И вдруг, догадавшись, что это означает, радостно и быстро вскрикивал: — Пуштаники, ваша благородия! — И опять медленно тянул: — Вэ, е — ве... Дэ, о — до. Ведо... Эм, о — мо. Ведомо... Эс, тэ, и — сти… — И, быстро сообразив, опять выкрикивал: — Гузета, ваша благородия!
Тетя, нахмурив густые темные брови и нацепив на кончик носа пенсне Василия Матвеевича, которое ей было вовсе не по глазам, и глядя поверх стекол, одобрительно говорила:
— Ты стараешься, Бондаренко. Это хорошо. Только вот опять загибаешь страницу! А полковник что приказывал?
И Бондаренко, подвижной, веселый солдат, вскакивал с табуретки и радостно выкрикивал, как на учении в казарме:
— Так что рад стараться, ваша благородия!
Рано утром тетя в платье «реформ» ходила с Бондаренко на базар. Она шла, размахивая руками, в своих загнутых вверх носками ботинках, и казалось, что сначала появлялись эти носки, а потом уж приходила и сама тетя Дуня.
Она обходила все ряды, с ворчанием пробовала продукты, приговаривая всякий раз: «Ух, насилу выплюнула!» — и, разбранив всех торговцев, покупала самое лучшее мясо, зелень и молоко.
Все китайцы знали сердитую мадаму, посмеивались над ней и, все-таки, несмотря на ее чудачества и грубый голос, не только любили продавать ей, но каждый считал за честь угодить тете Дуне своим товаром.
Однажды тетя Дуня остановилась у прилавка со свежими хлебцами. Она выбрала пушистый калач и хотела уже взять его у китайца, как к ней подскочил молодой разбитной русский купец и, отстранив корзину, куда денщик хотел положить хлеб, воскликнул:
6
Имеется в виду роман «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» знаменитого английского писателя XVIII века Лоренса Стерна