Волновались и девочки. Ночью в дортуаре, слабо освещенном зеленым газовым рожком, они сидели на кроватях и составляли списки своих грехов.
Батюшка Игнатий был не только жаден, но и ленив. Учениц младших классов он исповедовал гуртом — по шесть и по семь человек. Чтобы не утруждать себя, он еще требовал, чтобы девочки заранее записали свои грехи на бумажку и по ней на исповеди каялись в своих проступках.
В церкви на клиросе в эти дни был полумрак, и только на одном высоком подсвечнике горела, потрескивая, лампадка.
В темноте девочки плохо разбирали свои списки, путали грехи, пререкались, а Игнатий им грозил, что святая чаша отвернется от них.
Еще вчера Надя Морозова склеила длинную узкую бумажную ленту и намотала ее, как свиток, на кусочек карандаша. Сегодня вечером на эту ленту записывали грехи. Их было уже триста семь.
— Ну, пиши последний: «Откусывали хвостики у пасхальных зайцев», — сказала Аня.
— Я не откусывала, — заявила Надя.
Она училась первый год и еще не участвовала в украшении пасхального стола. Это происходило утром в страстную субботу, когда девочкам до заутрени не давали даже воды. В этот день девочки украшали куличи, обмазывали их белой глазурью, посыпали разноцветным сахарным маком, а на верхушку куличей приклеивали шоколадные фигурки, из которых чаще всего попадались зайцы.
«Счастливицы! Они откусывали у зайцев хвосты!» — подумала Надя и тут же вспомнила, что ведь это тоже грех.
— Запиши, Женя, что я сейчас подумала про заячьи хвосты.
— Нет, так нельзя, она еще не откусывала, — возмутилась Аня, — а уже просит записать «подумала».
— Да и нет такого греха «подумала», а есть жадность, зависть, греховный соблазн, — ехидно и наставительно заметила Лена.
Некрасивая, она была первой ученицей, притворялась смиренницей и, как монахиня, мазала волосы розовым маслом.
— Смиренная Елена уж съела два полена, — пропела Зина Никольская.
Девочки засмеялись. Все знали пристрастие Лены к шоколадным и ореховым поленам.
— А ты, Никольская, ни одного греха не придумала, а смеешься громче всех. Несчастный Итальянский король! — рассердилась Лена.
Зина, дочь богатого сибирского промышленника, знала, что ей не о чем беспокоиться: ее отец задаривал начальство не только дорогими шкурками, но и крупными, как он говорил, «забавными» самородками.
Однажды Зина на уроке географии заявила, что власть короля в Италии ограничена «палатом, депутатом и сенатом». С тех пор ее прозвали Итальянским королем.
— Не ссорьтесь, иначе придется писать еще лишний грех, — резонно заметила Женя и тут же прибавила: — Ну, прочту по списку все грехи с начала.
Она вынула изо рта огрызок карандаша, приподняла бумажную ленту к зеленому свету рожка и, прищурившись, начала читать:
— «Ворожили, рядились козой, грызли на исповеди свечи, дразнили старших, таскали у Ли Су-чана морковки, пачкали за обедом чистые скатерти, вытаскивали перья у француженкиного гуся Мити, божились, обманывали, ругали вас, батюшка, и так далее и так далее и, наконец, последний грех — откусывали хвостики у шоколадных зайчат», — торжественно закончила список Женя.
Игнатия девочки презирали. Презирали за то, что он, как и его дед, держал семейные бани, и за то, что он, как последний скряга, продавал полученные за исповедь от девочек свечи обратно в институтскую церковь. В день исповеди староста Рина, забывая о грехах, потихоньку напоминала говельщицам:
— Свечки-то, свечки не забудьте изжевать. За ломаные свечки я ему ни копейки не заплачу.
И девочки, стоя уже в рядах перед клиросом, кивали Рине в знак согласия головой, грызли свечи и катали из них восковые шарики.
Тучный отец Игнатий, принимая очередную группу, косил глаза на свечи и с досадой замечал, что добрая половина их была изжевана.
На исповеди Надя стояла в ряду с девочкой Олей. Отец Оли был тоже священник. Каждый год Игнатий приглашал его в дни исповеди себе на подмогу. Отец Рафаил всегда исповедовал на левом, а Игнатий на правом клиросе церкви.
В отблесках цветных лампад мерцали золотые венчики на иконах. Запах ладана разливался и уходил ввысь. В церкви стояла тишина, и только слышно было легкое пошаркивание по паркету детских ног, приближавшихся к амвону.
— А вот мой папа никогда свечи за исповедь не продает. Он жертвует их в церковь бесплатно, — с гордостью прошептала Оля.
В душе Оля не только этим не гордилась, но даже жалела, что ее отец не торгует банями, как Игнатий, не продает свечей и не ездит на серых в яблоках лошадях, покрытых синей сеткой.
В этом году батюшка Игнатий выручил совсем мало хороших свечей. А на блюде Олиного отца белели толстые, с серебряными ободками рублевые свечи и кучкой лежали желтые, зеленые и даже красные бумажки.