— Женя!.. Сойди сейчас же с коврика! — с отчаянием шептала Надя.
А Женя, немного сутулясь, попрыгала на одной ноге, а потом взяла да еще и плюнула на эту самую дорожку.
У высоких стеклянных дверей послышался скрип и зазвенел ключами Никита. Девочки выскочили из алтаря. Надо было торопиться успеть еще надеть парадные формы. Женя беспечно бежала, мурлыкая что-то себе под нос, а Надя шла с горящими глазами. Она боялась за себя, за Женю, а еще больше за батюшку, который должен был сегодня причащать, а сам забрал чужие деньги.
Машинально надела Надя новые прюнелевые ботинки, новое люстриновое платье, накрахмаленный батистовый передник, манжеты и пелеринку. Сердце ее ныло. Она ждала страшного несчастья. А Женя ни о чем не беспокоилась и, как всегда напевая, завязывала подругам банты.
В церкви, за обедней, Надя забывала подкладывать в кадило росной ладан и не понимала распоряжений батюшки. Она уже успела спросить у Игнатия, отдал ли он Олиному отцу деньги. И хотя отец Игнатий сказал, что он их отдал, однако Надя чувствовала, что он говорит неправду. В алтарь пришел и Олин отец. Надя подошла к нему и незаметно спросила, передал ли ему Игнатий сто рублей за свечи.
— Я свечей не продаю и денег за них никогда не беру.
— Но ведь батюшка взял эти деньги для вас! — волнуясь, шептала Надя.
— Это его дело. А я ему многим обязан.
И по тому, как он низко поклонился Игнатию, Надя увидела, что он заискивает перед ним.
Началось причастие. Игнатий долго и трогательно говорил о том, что, если кто на душе утаил что-нибудь недоброе, обман, корысть или другой грех, тот пусть лучше не подходит и не оскверняет святую чашу с причастием. Ибо это тягчайший грех. И святая чаша отвернется от того человека.
С ужасом смотрела на чашу Надя — она все ждала, что чаша с причастием выскочит из батюшкиных рук. А Женя как ни в чем не бывало выпила из золотой ложечки немного сладкого вина с размоченными в нем крошками просфоры да еще ловко отвернула лицо, когда Олин отец, помогавший Игнатию, хотел ей вытереть губы красным шелковым и совершенно уже промокшим от вина платком.
У Игнатия лоснились щеки, он весь сиял и самодовольно подпевал басом хору. А святая чаша крепко сидела в его жирных веснушчатых руках.
И тут Наде первый раз в жизни стало стыдно за бога, за батюшку, за себя, и она в первый раз с тревогой в сердце подумала о том, что, может быть, и правда все это чепуха.
Глава XIX. ВАНЯ КУКИН
Ваня Кукин был лакей. Он накрывал на стол к утреннему и вечернему чаю, к завтраку и обеду. Под его командой состоял целый взвод горничных. Белобрысый, маленького роста, с длинными светлыми усами, он всегда что-то бормотал, и при этом его длинные усы, торчащие в стороны, шевелились, как у таракана. Его так и прозвали — Таракан.
Тем не менее аккуратный и исполнительный Ваня считался любимцем инспектрисы, почтительно носил за ней зонтик, накидку, стакан воды с лимоном и угадывал все ее причуды. Горничные боялись его, а девочки постоянно дразнили.
Это был единственный мужчина, который почти весь день вертелся среди огромного количества женщин всех возрастов и девочек.
Утром он принимал из подъемного люка от повара Ли Су-чана французские теплые булочки, расстилал чистые скатерти на двадцать столов. Расставлял посуду, которую ему подавали на подносах горничные. После чая или завтрака убирал со столов и снова накрывал их для обеда или вечернего чая.
В белом сверкающем пиджаке и крахмальном переднике, в низких, гармошкой, лакированных сапожках, неслышно ходил он по огромной столовой, где одну стену занимал буфет из светлого ореха с посудой «от Корнилова», а посреди другой, между окон, обращенных на восток, возвышался киот с иконой.
Вечером приходил газовщик. Он зажигал круглый фонарь-люкс с особенной горелкой, которую разогревали бензином, и горели эти люксы с тихим шипением бледно-фиолетовым светом.
Газовщик был уже стар и болен, и шутить над ним никто не решался. Его просто звали Люксичем. По просьбе девочек, тайком от начальства он покупал им запрещенные сласти — китайские липучки и тыквенные семечки.
Ваня же в своих блестящих сапогах гармошкой, в сверкающем пиджаке и переднике, хотя и рыжий и неважный, все-таки был настоящий мужчина.