Даосы пустили в ход и второе оружие — также сфабрикованное сочинение, известное под названием «Башии хуату» (Изображения 81 превращения). В отличие от «Хуаху цзин», «Башии хуату» состояла не из нападок на буддизм, а из изображений восьмидесяти одной реинкарнации Лао Цзы. На одной иллюстрации он изображен Буддой. Это служило еще одним указанием на то, что священный основатель индийской религии играет второстепенную роль по отношению к китайскому мудрецу.[143] Разгневанные подобным пренебрежением, буддисты вскоре нашли способ отомстить обидчикам.
Они ответили на оскорбительные, даже неприличные выпады, заключавшиеся в теории хуа-ху, созданием своей собственной версии отношений между Лао Цзы и Буддой. Они утверждали, что Будда родился в 1029 г. до н. э. и покинул этот мир в 950 г. до н. э. Таким образом, он достиг нирваны по меньшей мере за три столетия до рождения Лао Цзы и потому во всех отношениях стоит выше китайского святого. Однако некоторые тексты заходили еще дальше, изображая Лао Цзы и даже Конфуция учениками Будды, даже приводя отрывки из «Хуаху цзин». По словам буддистов, в этой книге Лао Цзы сам поставил себя ниже Будды, назвавшись Махакашьяпой, главой учеников после смерти Будды и составителем первого буддийского канона.[144]
Даосы первыми нанесли удар.[145] Пользуясь покровительством монгольских ханов, они стремились устрашить буддистов, распространяя множество списков «Хуаху цзин» и «Башии хуату».[146] Буддийские источники, на которые мы вынуждены опираться при освещении этих событий, также содержат жалобы на то, что даосы портили и уничтожали буддийские картины и статуи, захватывали буддийские храмы и монастыри и присваивали земли, прежде обрабатывавшиеся монахами-буддистами. Столь агрессивное поведение не должно было оставаться без отпора, если буддисты хотели отвести от себя угрозу. В буддийских сочинениях излагается история борьбы с даосами, включая бурные диспуты, проводившиеся в 1250-х гг. и спорадически возобновлявшиеся до 1281 г.[147] Они быстро расправляются с даосскими теориями и тем самым рисуют самую лестную для буддистов картину.
Главный судья, Хубилай, к тому времени уже был знаком и с буддизмом, и с даосизмом, как и с другими религиями, исповедовавшимися в Китае. Если оценивать его позднейшие поступки и высказывания, он гораздо больше симпатизировал буддистам, чем даосам. Например, в беседе с Марко Поло Хубилай так описывал свои религиозные взгляды:
Есть четыре почитаемых пророка, которым все оказывают уважение. Христиане говорят, что их Бог — Иисус Христос, сарацины — Магомет, евреи — Моисей, а идолопоклонники — Сагамони Буркан (Шакьямуни Будда), который был первым богом среди идолов; и я чту и воздаю уважение всем четырем, то есть тому, кто величайший на небе и самый истинный, и его я молю о помощи.[148]
Он обошел молчанием, вероятно, осознанно, пятого пророка, Лао Цзы, и основанную им религию, даосизм. Со времени своего первого знакомства с буддизмом он, в полной мере оценил его достоинства. На него произвела большое впечатление личность Хайюня, первого выдающегося чань-буддийского монаха, с которым свела его судьба. В одной из бесед с ним Хубилай спросил: «Какая из трех религий (буддизм, даосизм и конфуцианство) самая почтенная, самая справедливая и самая высшая?» Хайюнь отвечал:
Из всех мудрецов только буддийские монахи не прибегают к обману. Поэтому с древности буддизм всегда считался выше прочих. Поэтому, согласно указам предков-императоров, императрица-мать (Торэгэне) провозгласила, что буддийские монахи должны стоять впереди всех и что даос не должен стоять перед монахом.[149]
Подобными объяснениями Хайюнь пытался настроить Хубилая против даосов. Чаньский монах также познакомил Хубилая с Лю Бинчжуном, ставшим влиятельным советником и использовавшим свое положение на благо буддистам.
Однако Хубилай все больше склонялся к тибетскому буддизму. Поскольку секта Чань отличалась медитативной направленностью и квиетизмом, она не могла предложить своим последователям никаких сиюминутных выгод, а этим понижалась ее привлекательность в глазах прагматичных монгольских князей. Гораздо привлекательнее казались магические силы, которыми, по их собственным уверениям, обладали тибетские буддисты. Кроме того, поднаторевшие в политических делах ламы могли оказаться для Хубилая полезными политическими союзниками. Пожертвования, выделявшиеся Хубилаем тибетским ламам, и покровительство, которое он им оказывал, впоследствии могли вернуться к нему сторицей. Еще в 1253 г. Хубилай послал приглашение Сакья Пандите, самому знаменитому тибетскому монахе.[150] Однако Сакья Пандита скончался двумя годами ранее, в 1251 г., и приглашение принял его племянник Пагба-лама (1235–1280). Как только они встретились, сообщает один тибетский текст, они оказались неразрывно связаны, «как солнце и луна».[151] Хубилай стал покровителем Пагба-ламы, который выполнял при нем функции поверенного в делах религий. Вероятно, великий хан предоставил Пагба-ламе политическую и военную помощь, когда тот осуществлял свои замыслы по установлению власти над Тибетом, в то время как лама наставлял Хубилая в вероучении.
144
О Махакашьяпе см. William Edward Soothill and Lewis Hodous, comps., A Dictionary of Chinese Buddhist Terms, 316b.
146
Paul Demi6ville, «La situation religieuse en Chine au temps de Marco Polo» в книге Oriente Poliano, 207–08.
149
Перевод отрывка из Fo-tsu li-tai t'ung-tsai цитируется по работе Sechin Jagchid, «Chinese Buddhism and Taoism during the Mongolian Rule of China», 77.
151
Wylie,'«First Mongol Conquest», 119. В литературе на данный момент отсутствует хорошая биография этого выдающегося тибетского ламы. В Юань-ши (4517–18) приводятся лишь самые скупые подробности о его жизни. Полезный подбор библиографии можно найти в работе Nakano Miyoko, A Phonological Study On the 'Phags-pa Script and the Meng-ku Tzu-yün. О значении его деятельности в культурном аспекте см. Nicholas Poppe, The Mongolian Monuments in hP'ags-pa Script.