Анна спрашивает, что случилось.
Как объяснить ей, что едва лишь рассвело, как сердце Дидоны вдруг стиснуло горькое отчаяние?
Нет никаких оснований для глубокой печали, но ей хочется плакать, а еще лучше – укрыться в спальне, натянуть на голову хламиду[2] и ничего не видеть, ни с кем не разговаривать.
Но ведь ясно же: это не отвратит надвигающейся грозовой тучи.
Такова, должно быть, воля богов, уготовивших ей новые суровые испытания.
– Красивый день сегодня, Анна! Солнце светит ярко, но жара не очень мучительна. – Пытаясь не расстраивать сестру, Дидона мягко улыбнулась, и улыбка придала ее и так совершенному лицу особую красоту. – Знаешь, я смотрю на наш прекрасный город и уже не верю, что совсем недавно мы нареза́ли тонкими полосками воловью шкуру, очерчивая участки земли для нашего Карфагена.
– Помню, сказала ты Ярбе, что тебе достаточно и той земли, которую займет шкура вола, а я удивилась! – Анна всплеснула руками, и золотые браслеты, украшавшие ее руки, тоненько зазвенели. – Но ведь действительно, если разрезать шкуру на тонкие полоски, то ими можно охватить кусок земли, пригодный для возведения целого города. И при этом главное условие будет выполнено: речь идет о земле, которую покроет одна-единственная шкура. Ты провела Ярбу! Очаровала его, а потом – схитрила!
– Знаешь, я бы предпочла, чтобы Венера погасила пламя любви в сердце берберского царя. Но разве это зависит от моих желаний! Недавно он вновь отправил ко мне гонцов с дарами. Прислал дюжину прекрасных рабынь, а еще – свору гончих псов и расшитый золотом шатер. Ярба помнит о том, что я люблю охоту, и старается угодить мне. Впрочем, он больше напрямую о браке не говорит; делает вид, что уважает мое желание – хранить верность покойному супругу. Однако каждый дар Ярбы все равно пробуждает мучительные воспоминания. Веришь ли, до сих пор все это стоит перед глазами…
Дидона, смахнув слезы, прикусила губу.
В памяти вновь возник образ ее дорогого супруга – Сихея.
Славный воин, богатый царь… Как красив он был на их свадьбе!
Крупные темные кудри вьются вокруг загорелого лица, пронзительно-синие глаза радостно сияют, ласковая улыбка обещает молоденькой девочке, одетой в полупрозрачный хитон, все-все, о чем она только могла мечтать, – любовь, почет и уважение, счастливую семью, теплый очаг…
С какой гордостью Дидоне в тот день хотелось смотреть на вчерашних подружек по играм!
Взирайте все, говорил ее сияющий взгляд, какого мужа послали мне боги! Как красив он, высок и строен! Как идет ему пурпурный фарос[3], а его котурны[4], украшенные золотом, так сияют на солнце, что глазам делается больно!
Свадебный пир – как и положено делать для дочери тирского царя – был устроен богатый. Гости уже давно устали возлежать на ложах, ожидая, пока рабы прекратят носить изысканные кушанья и наполнять кубки божественными винами. Но пуще всех томилась от ожидания и нетерпения юная невеста.
Сихей… любимый, желанный…
Скорее бы остаться наедине с ним, и чтобы его руки сомкнулись на ее талии, а губы целовали ее – жарко-жарко!
Наконец специальная служанка, приставленная к Дидоне для помощи в приготовлениях к первой брачной ночи, делает знак – пора супругам удалиться в опочивальню, на ложе, усыпанное лепестками белых роз.
И вот уже, освещенная пламенем закрепленных на стенах факелов, Дидона торопится по длинному коридору в свою спальню, торопится, чтобы…
Чтобы вдруг наткнуться на тело мужа…
Сихей лежит в двух шагах от дверей опочивальни.
– Госпожа, что же вы остановились? – недоуменно интересуется служанка. И, заглянув через плечо Дидоны, тут же падает без чувств, сосуд с ароматным маслом выскальзывает из ее рук и разлетается вдребезги.
В полумраке почти невозможно разглядеть кровь, пропитавшую пурпурный плащ мужа.
Но и этого света довольно, чтобы понять: он, только что давший клятву любви, мертв. Вероломно убит, вон – кинжал с золоченой рукоятью, который коварный убийца вонзил в бок Сихея…
Однако даже тогда, при виде тела мертвого любимого супруга, ей еще все-таки было не очень больно.
Все воспринимается как в тумане. Произошедшее кажется дурным сном, от которого вот-вот можно пробудиться. Сомнений в том, что Сихей мертв, нет: его бледное лицо кажется застывшей маской. Но поверить в смерть мужа все равно невозможно. А потом спасительный обморок словно погружает мир и все его беды в мягкую обволакивающую темноту.