– Что ты блеешь?!! Говори!
– Гос… по… дин…
– Говори, я сказал!
Парень вдохнул поглубже, зажмурил глаза и выпалил:
– Подкрепление к ним пришло!
– Что?! – Капитан подпрыгнул на месте, будто на гадюку наступил. – Где?
Голова еще отказывалась верить, но сердце предательски-услужливо подсказало – подмога пришла к имперцам.
– Там… Колонна пехоты. Полк… Может, больше.
Бешено сверкнув глазами – даже Череп вздрогнул, – дель Таррано заорал:
– Коня! Быстро!
Бородатый, взъерошенный конюх, державший под уздцы капитанского жеребца, встрепенулся.
– Бегом, я сказал!
– Слушаюсь! – Бородач трусцой приблизился, волоча за собой, прямо скажем, не слишком-то горячего коня. Придержал стремя.
Капитан вскочил в седло. Не успев поймать стремя правой ногой, ударил шпорами.
Ординарец ойкнул и едва успел отскочить.
Медрен – город маленький. Не чета имперским. Взрывая утоптанные улицы подковами, гнедой пронесся по прямой от графского укрепленного особняка до надвратной башни. Здесь уже в нетерпении вытягивал шею седой лейтенант Тордольв, правая рука дель Таррано. Изо всех сил натянув поводья, капитан осадил коня. Спрыгнул, побежал к лейтенанту, придерживая ударяющийся о ногу меч. Конечно, не к лицу командиру гарнизона бегать, словно любопытный мальчишка, но сейчас не до условностей.
– С востока идут, дрын мне в ухо! – пояснял Тордольв, пока они поднимались по лестнице. Лейтенант вышел из черни, что называется, от сохи. Почти сорок лет он отдал службе ландграфу Медренскому, прекрасно разбирался во всех тонкостях караульной службы, умел выбить недоплаченную подать из селян, заманить в засаду и вырезать шайку разбойников, гордо именующих себя народными мстителями, но складно разговаривать, не вставляя в речь одному ему понятные ругательства, так и не выучился. – Как на параде, курва их мать!
– Имперцы? – коротко бросил дель Таррано, хотя уже знал ответ.
– А то? Гаплык нам тепереча! Не сдюжим!
Три десятка ступеней – и они оказались на широкой площадке, огражденной заостренными кольями, среди которых строители оставили просветы – каждый в две ладони шириной – для стрелков. Здесь переминались с ноги на ногу шестеро стражников, одетых в бригантины и шишаки. Увидев командира, они приободрились, расправили плечи и отсалютовали алебардами.
– Вона они, холера-мать! – ткнул пальцем Тордольв.
Т’Вергел выглянул в бойницу.
Медрен стоял на левом, возвышенном берегу Ивицы. Здесь река огибала каменистый холм, чьи склоны обрывались к реке желто-серыми утесами, а к лесу сбегали полого. По правую руку, где-то на расстоянии двух миль, пролегал глубокий яр. Очень глубокий, заросший непроходимым лозняком и терновником. Левее его длинным языком выдавался вперед дремучий лес – темный грабняк. Еще левее стояла безымянная деревушка, которую в округе называли попросту Придорожье. Три десятка избушек, два трактира, кузница, небольшая часовня, где по праздникам проводил службу кто-либо из жрецов местного храма Триединого.
Сейчас в Придорожье разместилась ставка командира полка, осадившего город, лазарет и обоз. Палатки пехотинцев стояли на полмили ближе к городу, окруженные невысоким частоколом и рвом. Отсюда имперская пехота дозорами обходила окрестности Медрена. Капитан приблизительно оценивал силы Сасандры в полк, но полк потрепанный – не больше семи полных рот.
До сегодняшнего утра.
Потому что по дороге, ведущей мимо деревеньки к Медрену, двигалась походная колонна. Вышагивали пехотинцы – пикинеры, щитоносцы, арбалетчики. Они шли рота за ротой, являя собой лишнее напоминание о военной мощи Сасандры. Много. Очень много…
Из-за леса показалась уже двенадцатая рота.
Неужели два полка?
Выходит, генерал дель Овилл решил стянуть под Медрен всю армию. Пятую пехотную. «Непобедимую».
«Что ж, посмотрим, взаправду ли она непобедимая?» – подумал дель Таррано, приставляя ладонь к бровям козырьком. Он пожалел, что не успел попросить у его светлости «волшебную» трубку, которую тот купил за баснословные деньги в Аксамале у одного из профессоров университета тонких наук. Чародейство ли тому причиной или научные изыскания аксамалианцев, но трубка позволяла видеть втрое дальше, чем обычный человеческий, пускай даже и самый зоркий, глаз. Две-три мили не помеха. А всего-то навсего две отшлифованные стекляшки, соединенные набором медных колец.
– Штандарты видны? – спросил капитан у помощника.
– Да чего там! Пятая пехотная. Второй полк и, кажись, третий, лошак бы их нюхал!
– Это три тысячи человек. – Капитан, как ни странно, не испытывал страха или неуверенности в силах. Наоборот, появился лихой азарт, как за игрой в кости, когда чувствуешь – вот сейчас будут четыре шестерки!
– Ага, кошкины дети! – так же радостно отвечал лейтенант. – А еще конницы чуток.
Верно. Дель Таррано и сам видел кавалерию. Сперва полсотни всадников на невысоких гривастых конях – буланых, саврасых, каурых… Окраинцы. Заградительный отряд, скорее всего. Ох уж эти имперцы! У солдат никакого понятия о чести. Так и норовят разбежаться. Вот командованию и приходится содержать отряды, занимающиеся исключительно поиском дезертиров. Дальше рысила сотня наемников, одетых и вооруженных кто во что горазд. К этим людям дель Таррано тоже не испытывал ни малейшего уважения. Подумать только! Сражаться за деньги…
Ладно. Довольно о моральных устоях Сасандры.
Значит, больше трех тысяч.
Капитан отвернулся от врагов, окинул взглядом стражников.
– Ну что, драться будем?
– Да чего там драться… Бить будем, – пробасил пожилой, отмеченный шрамом поперек лба ветеран.
– И побьем! – под дружный хохот добавил молодой, еще безусый парнишка, прижимающий к груди арбалет.
Дель Таррано кивнул. Зачастую побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кто уверен в победе. А уж уверенности в своих силах защитникам Медрена не занимать. Теперь главное – доложить обо всем увиденном его светлости. Тут уж никакой Джакомо-Череп его не остановит.
С мрачной решимостью капитан направился к особняку ландграфа.
После ухода командира гарнизона его светлость некоторое время молчал, дергая щекой. Потом подошел к стене, которую, как и в родовом замке, украшали образцы оружия, накопленные предками правителя Медрена за последние три века, молча снял со стойки двуручный топор.
Барон Фальм, посланник западных королевств, с хитрой усмешкой наблюдал, как ландграф набирает полную грудь воздуха и возносит топор над головой…
Хрясь!
С первого удара раскололся пополам стол, заваленный бумагами – все больше расписками и отчетами купцов-поставщиков. Глиняный кувшин разлетелся на десяток черепков, растеклась алая лужа. Приторно запахло крепленым вином.
Бац! Бац!
Обе правые ножки стола отлетели в угол, а половинка столешницы, жалобно загудев, грянулась об пол.
Развернувшись на пятке, ландграф Вильяф наискось ударил по шлему болвана, обряженного в полный доспех латника. Сталь заскрежетала по стали, хундсгугель[26] слетел вместе с деревянной головой и запрыгал по розовым плиткам туффита. Звук получился глухой и очень напоминающий тот, с которым отлетает настоящая голова.
– Так его, родимого! – азартно воскликнул Фальм.
Ландграф поглядел на качающегося болвана, а потом с душой пнул его под тонлет.[27]
Удовлетворенно пронаблюдал, как падает ряженая кукла. Швырнул сверху топор.
Прорычал:
– Ненавижу!
– Вам следует, любезный господин граф, больше проворачивать плечевой пояс, бить с оттягом… Вот тогда будете разрубать бристплейт[28] с одного удара.
Медренский не удостоил его ответом. С сожалением покосился на разбитый кувшин.
– Пальо! Пальо, где ты прячешься, старая скотина?
Тощий слуга в цветах его светлости – черное с серебром – не вошел, а ворвался в дверь. Согнулся в поклоне.
– Вина! Живо!
Когда Пальо исчез, ландграф уселся на табурет, как ни в чем ни бывало закинул ногу на ногу.
– Насколько я понял, сдаваться вы не намерены. Борьба, можно сказать, до победного конца. Так? – пошевелил усами барон.