— Съел волк кобылу — подавись он хомутом, — неожиданно заканчивал Ромка и надолго умолкал.
Пока шли близ сел, Франт и Скок делали ночные вылазки: добывали в деревнях зерно, картошку, домашнюю птицу. Прежде чем совсем оторваться от Якутского тракта, надо было запастись провизией.
В Унгинских степях беглецы набрели на одинокую юрту бурята-кочевника. В кошаре мирно паслись овцы, две расседланные, стреноженные лошади прыгали неподалеку. В юрту зашли Кулак-Могила и Скок. В ту же минуту оттуда выскочила встрепанная пожилая бурятка и, путаясь ногами в полах терлика, неуклюже побежала в степь. Ромка в два прыжка настиг ее, толчком сшиб с ног и, придавив лицом к земле, ждал, что делать дальше. Фомка тем временем подводил к юрте пойманных лошадей.
— Што ни говори, дружка, — восторженно прокричал он Митьке, похлопывая кобылу по лоснящемуся боку, — а краденая лошадь всегда дешевле купленной.
— Лошадь — человеку крылья, — подсказывал Ромка.
Кулак-Могила вышел из юрты, брезгливо вытирая руки о штаны.
— Вьючить лошадей. Старуху придушить, — скомандовал он цыганам. — Берем все съедобное.
Митька не решался зайти в юрту. На его глазах происходило дикое убийство ради куска хлеба, а он не мог не только остановить его, но являлся невольным соучастником.
— Старуху не трогать! — впервые поднял Митька голос протеста.
Кулак-Могила посмотрел на него настороженно. «Нашел кого жалеть, — говорил его взгляд. До стычки дело не дошло. — Погоди, щенок, — решил вожак, — попомнишь свое заступничество». Но сказал миролюбиво:
— И то ладно. Сама скоро помрет. Свяжите ее покрепче.
Цыгане скрутили старой бурятке руки веревкой, занесли в юрту, выскочили оттуда, опасливо поглядывая то на Кулака-Могилу, то на Митьку, как бы примеряясь: к какому табору пристать.
«С волками жить — по-волчьи выть», — невесело подумал Митька, получив приказ резать овец.
Провизия теперь есть. Можно сворачивать с Унги в тайгу, пробиваться к Саянам в гольцы, где Кулак-Могила рассчитывал вдали от жилых поселений и людей перезимовать со своей группой в охотничьем зимовье, а по весне выйти на Московский тракт и удрать в Россию. Много еще замыслов было у вожака шайки, но ими он не делился даже с Митькой, хотя изо всей группы признавал равным только его одного.
«Можно было бы помолодцевать на пару с Митькой в тайге, кабы норову был не ершистого, — думал Кулак-Могила. — Мало ли там охотничков с пушниной да старателей с золотишком просятся на мушку… Поживем — увидим, авось обомнется парень».
На это и рассчитывал Кулак-Могила, пробираясь с товарищами в Саяны.
Ни пороху, ни дроби в юрте не оказалось. Митькино ружье по-прежнему молчало. Зато по бокам обеих лошадей раздувались крепко притороченные вьюки, где были мука и соль, бараний жир и свежее мясо, вяленая рыба и тарасун. Козьи шкуры и войлочные ковры, мелкая домашняя утварь также вошли в добычу.
Кулак-Могила поторапливал спутников. К одинокому стойбищу могли наведаться ближние соседи и, увидев разбой, учинить погоню. В степи, где негде укрыться, даже небольшой отряд вооруженных бурят мог легко настигнуть и переловить их арканами, как диких лошадей, а то просто перестрелять, словно зайцев.
К вечеру Митька вывел беглецов в долину реки Куды. Они скатили в воду бревна, заготовленные на берегу неизвестно кем, прочно связали их прутьями ивняка, нарубленного тут же. Получился довольно устойчивый плот, способный поднять добрый десяток человек. Ромка и Фомка развьючили лошадей, перенесли поклажу на плот и верхами перебрались на противоположный берег.
— Цыган сам не ест, а лошадь кормит, — приговаривал Фомка, скармливая животным свои картофельные лепешки. — Не жалей и ты, Ромушка.
На плоту осталось четверо. Плыть решили всю ночь, чтобы к рассвету добраться до устья реки и неподалеку от села, расположенного в месте впадения Куды в Ангару, сойти на берег и повернуть в тайгу. Братья-цыгане должны были их встретить там на лошадях.
НА ПЛОТУ
Увлекаемый тихим, спокойным течением плот плыл посредине реки. Митька сидел на вьюке в кормовой части, положив руку на гребень. Изредка он плавным движением руки поворачивал весло вправо или влево, выводя плот на борозду, где течение наиболее быстрое. Закутавшись в войлок, тяжело дыша, спал Кулак-Могила. В теплом бурятском халате, согнувшись, упираясь лбом и коленями в спину вожака, рядом с ним по-детски посапывал Скок. Франт сидел в головной части плота, беспрерывно дымя из длинной бурятской трубки, прихваченной им вместе с табаком в юрте, Митька смотрел на небо и видел, как гасли звезды. Они не гасли, а растворялись в проблесках предрассветной зари. Только густо-темное небо было полно мерцающих огоньков. Но стоило на минуту зажмурить глаза и открыть их снова, как огоньки редели, темнота неба принимала все более сероватый оттенок. Митька уставился на одну звездочку. Мерцая, она, казалось, подрагивала в воздухе, как настороженная птичка на ветке, готовая по первому сигналу тревоги вспорхнуть с места. Внезапно мерцание прекратилось, и на месте звезды появилось темное пятно, края которого быстро начали сереть, и вот уже нет пятна, а сплошная серая мгла. На небе оставались только самые яркие, самые высокие звезды. «Которая же наша с Галей?» — думал Митька, не спуская глаз с небосвода. Как ему хотелось, чтоб их звезда была самой счастливой, самой долговечной. Взор его пал на Полярную звезду, знакомую с детства, не раз выручавшую его в блужданиях по тайге, — путеводную звезду моряков и следопытов.