Далеко за полночь вышли на берег Ангары. Пока не рассвело, нужно было перебраться на другую сторону.
Ночью Ангара кажется кроткой и безобидной. Лунный свет на воде словно серебряный мост, который берет начало у одного берега и обрывается у другого, в тени крутого овражистого склона. В темноте теряется ощущение пространства, ширины. Шиверы и перекаты, днем пугающие своим видом, ночью выдают себя только глухим журчанием, напоминающим отдаленные отзвуки раскатов грома прошедшей мимо грозы.
Ветер, что свободно гуляет днем и заставляет разгневанную реку бешено выплевывать кружевные хлопья голубой пены, к вечеру стихает, а ночью не слышен совсем.
Сгрузив с усталых плеч вещевые мешки, оставив около них Скока и Ромку, Митька и Кулак-Могила пошли по берегу в разные стороны в поисках лодки. Для строительства плота не было ни материала, ни времени. Да и вряд ли решились бы беглецы на самодельном плоту на переправу через Ангару, через реку, о которой они наслышались много страшного.
Митька, пробираясь по берегу вверх, увидел тусклый огонек. Приблизившись, он различил невысокое пламя догорающего костра и освещенные фигуры, неподвижно лежащие вокруг него. Никто не поддерживал огня — должно быть, люди крепко спали. Вокруг валялись пустые бутылки из-под водки и опрокинутое, закопченное дымом ведро, возле которого лежали обглоданные рыбьи кости и головы.
«Рыбаки, — решил Митька. — Здорово наклевались», — смешливо подумал он.
Лодка стояла в нескольких шагах от костра, привязанная легкой цепочкой за ствол березки. Весла и шест лежали здесь же. Митька, сдерживая дрожь в руках, беззвучно отмотал цепочку, столкнул лодку на воду и вброд провел ее несколько шагов вдоль берега. У костра никто не шелохнулся. Митька вскочил в лодку и, отталкиваясь шестом, быстро пошел вниз по течению.
К берегу он пристал там, где оставил с вещами Скока и Ромку. Погрузка заняла несколько минут, и лодка уже на веслах поплыла вдогонку за ушедшим Кулаком-Могилой.
— Едем одни, без того самого, — шепнул было Ромка, когда погрузка была закончена. Но Митька метнул на него такой взгляд, что у бедного цыгана навсегда пропало желание быть советчиком.
Подобрав с берега Кулакд-Могилу, которому на этот раз не было удачи, беглецы выгребли на середину реки и целиком положились на волю быстрого течения: за ночь нужно удрать как можно дальше. Высадка намечалась на утро.
В САЯНЫ
Удачно угнанная у подвыпивших рыбаков лодка оказалась сущим кладом. В кормовом садке утром Митька обнаружил живую рыбу — часть улова злополучных рыбаков. Хариусы и ленки — что может быть аппетитнее для отвыкших от свеженины людей! Помешивая деревянной ложкой уху, норовисто булькающую в полуведерном котелке, Митька восторженно поглядывал на новую дробовку, к его счастью, вместе с запасом пороха и дроби оказавшуюся в лодке. Рядом лежали топоры, мелкоячеистый бредень, продольники и крючки — неожиданные трофеи удачливого добытчика.
Было стыдно за первое воровство. Совесть искала оправдания. «Ладно, не обеднеют, — успокаивал себя Митька, — зато теперь можно подаваться в Саяны. Будет и харч и пушнина».
Так и решили. С ружьями, рыбачьими принадлежностями можно прожить безбедно. Недовольствовал только один Ромка.
— Без коня цыган кругом сирота, — безнадежно повторял он, когда поклажа распределялась между носильщиками…
Тайга встретила путников напряженной тишиной. И в тишине этой чувствовалось что-то зловещее, настораживающее слух и внимание.
С каждым шагом лес густел. Медностволые мачтовые сосны сменились низкорослым ельником. Вечнозеленые деревца широко раскинули ветви, растущие от самой земли, и они, переплетаясь между собой, поставили на пути колючий хвойный заслон, словно предупреждая, что дальше хода нет. Прорубать просеку топорами бесполезно, и Митька повел группу вдоль ельника в надежде отыскать свежую звериную тропу. Вскоре путники забрели в такую чащу, что или возвращайся назад, или пускай в дело топоры. Решились на последнее. Поочередно идущий впереди расчищал дорогу взмахами топора. Словно врубаясь во вражеское войско, размахивая острой секирой, шел по тайге Кулак-Могила. К его ногам жалобно клонили головы дрожащие осинки, пружиня ветвями, отскакивали подростки-березки, щетинился и нехотя отступал колючий ельник. Расчетливо, не делая лишних движений, прорубал узкую просеку Митька. Следуя за ним по зеленому коридору, его спутники раздвигали плечами кустарник и, хотя идти было трудно, продвигались вперед быстро, едва поспевая за ведущим. Пробовал сменить таежника Ромка, но быстро выдохся. А когда зацепил топором по ноге, повернул обратно, признав себя побежденным в неравном поединке с непроходимой чащобой. Скок перехватил у него топор и отчаянно набросился на зеленую преграду. Ельник, отступая, раздался в стороны, пышный кустарник опустился ниже пояса и не препятствовал движению вперед. Обрадованный Скок ускорил шаг, увлекая за собой остальных. Не успел Митька умерить его прыть, как незадачливый проводник на глазах у всех исчез в зеленой купели, затем послышался плеск воды и проклятия. Митька раздвинул кустарник, и беглецы увидели растерявшегося приятеля: он барахтался в студеном роднике. Скрытый в кустарнике, развесившем над ним с обоих берегов густые ветви, родник струился, невидимый для человеческого глаза. К счастью для Скока, берега оказались некрутыми, а ключ неглубоким. Митька подал ружье прикладом вперед и вытянул Скока на сушу.