Где-то здесь неподалеку разыгралась трагедия-братья Дремовы убили своих спутников, чтобы самим безраздельно завладеть отцовским кладом. Но, значит, и клад где-то здесь, недалеко. Весь следственный материал по делу братьев Дремовых был знаком Максиму Харитоновичу еще задолго до того, как им заинтересовался Костя Голубев, и это позволяло ему легко ориентироваться в исторических событиях. Вот сейчас встать и рассказать обо всем приунывшему Головину, этим славным ребятам — Сашку и Игорю. Но что- даст им этот рассказ, кроме новых сомнений? «Дремовский клад» как был, так и остается загадкой. Реальны только горы пустой породы, гиблое старательское место. И неизвестно еще, на верном ли пути стояли Голиков и Шмидт? Может быть, зря они сложили свои головы, коли их убийцам не удался золотой фарт?
В раздумье ходит и Головин. «До каких пор будет продолжаться эта бессмысленная авантюра? — думает он, искоса поглядывая на одиноко сидящего профессора. — Каждый день подвергать себя опасности, а ради чего? Допустим, что мы нашли стоянку Голикова и Шмидта. А что дальше? Ведь разработки не дали ни грамма металла. Неужели профессору не ясно, что эти заброшенные прииски уже принесли разочарование какой-то одной из старательских партий, каких было десятки, зараженных дурацкой легендой о «дремовском кладе». Видимо, люди также натолкнулись на голиковское зимовье и, зная (после суда над братьями Дремовыми), что где-то в ручье около зимовья скрыто богатство, решили перерыть всю землю и делали это с воловьим упорством, лишь бы отсрочить горькое разочарование в своих неудавшихся потугах на обогащение».
— Сашко! — неожиданно услышал Головин страшный вопль Игоря. — На помощь! С Максимом Харитоновичем неладное.
Профессор лежал на боку с поджатыми ногами, одну руку приложив к сердцу, а второй разгребая мох и царапая землю. Глаза его то закрывались, то открывались, виновато поглядывая на окружающих, как бы моля не осуждать его за то, что он, руководитель экспедиции, первым не выдержал суровых испытаний.
— Скорей делайте ему искусственное дыхание, распорядился Головин.
Студенты, готовые исполнять любой приказ ради спасения профессора, бросились к нему, Игорь расстегнул пуговицы вязаного жилета. Сашко попытался распрямить ноги больного, уложить его на спину.
— Вы што, загубить деда хотите? — сердито проговорил Семен Сумкин. — Еще ученые! Нешто можно хворого за руки и за ноги дергать. Воздуха ему больше надо и спокой.
Семен рукой отстранил неудачливых помощников, наклонился ухом к груди профессора, пощупал его лоб.
— Только спокой! — удовлетворенно произнес он, поднимаясь на ноги. — Сердце у деда прихватило, вот и зашелся. К вечеру отпустит.
А ребята уже устроили подстилку из мягких веток в тени густокронной березы и осторожно перенесли профессора на импровизированное ложе.
— Игорь, перестраивай рацию, передай в Иркутск радиограмму. — Головин протянул Колосовскому листок из блокнота с текстом. Через несколько минут в эфир ушла тревожная весть о болезни профессора Котова. —
«Радиограмма № 36/Г
Начальнику областного геологоуправления
Заведующему облздравотделом
Жизнь профессора Котова находится в опасности прошу срочно командировать вертолет ближайшего пункта врача-специалиста оказания неотложной помощи координаты следующей радиограмме нач. геологоуправления настаиваю отозвать экспедицию поиски ввиду бесполезности прекратить.
«Телеграмма-«молния»
Село Убугун зав. больницей Кухтаревой
Получение сего немедленно вылетайте вертолете Тургинскую долину оказания помощи профессору Котову диагноз радируйте прибытии на место
НОВАЯ ЗАГАДКА
Телеграмма гласила: «Срочно выезжайте Убугун участия поисках дремовского клада Котя». Люба Котова долго вертела в руках негнущийся бланк с наклеенными полосками бумаги, слова на которых вызвали смятение в ее душе. Во-первых, что это за подпись «Котя»? Или это шалость телеграфа, или глупый розыгрыш товарищей-студентов, знающих, как она огорчена отказом деда включить ее в экспедицию. Но ведь какая это злая шутка. Люба уже почти утвердилась в этом предположении, решила не поддаваться на удочку коварным друзьям и даже никому не говорить о телеграмме — пусть их шутка прозвучит холостым выстрелом. В пестром ситцевом сарафанчике, подчеркивающем летний загар, в домашних туфлях, на босу ногу, она ходила по опустевшей дедовой квартире из комнаты в комнату, поливая рассаженные ею цветы, заполнившие все подоконники. Теплый полуденный воздух, профильтрованный в цветочной листве, врываясь в открытые окна, становился свежее. Голоса ребятишек, доносившиеся с улицы, изредка заглушал перезвон вечно спешащих трамваев. Голуби слетались — к кухонному подоконнику, где для них молодой хозяйкой всегда было насыпано вдоволь зерна. Из дедова кабинета слышалась приглушенная музыка, по радио передавали утренний концерт.