Цирковой силач Валентин Дикуль жаловался мне на трудности, с которыми сталкиваешься, когда поднимаешь лошадь:
– Ведь не всякая лошадь хочет, чтобы ее носили…
На Новый год я торжественно преподнесла Ольге Мяэотс, литературоведу и переводчику, заведующей детским залом Библиотеки иностранной литературы, шоколадное сердце. А это сердце – ну ёлки-палки! – Ольга мне два года назад привезла в подарок из Швеции…
Объявление в газете “Из рук в руки”:
“Воскрешаю ушедших”.
И телефон.
Молодой Иртеньев попросил молодого Тишкова проиллюстрировать его книгу.
Лёня сказал:
– Я сейчас очень занят. Могу тебе порекомендовать моего ученика.
– Пусть твой ученик рисует моего ученика, – гордо ответил Игорь.
Зав. отделом прозы журнала “Дружба народов” Леонид Бахнов попросил означить жанр моего произведения. А то у них в юбилейном номере – рассказ на рассказе, рассказом погоняет.
Мы давай перебирать жанры, запустили лапу в музыкальную палитру: блюз не блюз, свинг не подойдет, спиричуэл – хотя и духовная песнь, но там формат предполагает вопрос – ответ. Рага – непонятно, Песнь Поклонения – пафосно, сутра – была у меня уже. Взгляд мой падает на пластинку Fado. Уличная испанская песня, страстная, пронзительная, слегка наивная.
“Фадо” – лучше не придумаешь.
– Ну что – по рукам? – радостно кричу.
– По рукам! – отвечает Бахнов.
– Или “Канте Хондо”! “Канте” – “глубокая”, “Хондо” – “песня”…
– Да, – говорит, – лучше “Канте Хондо”…
– Значит – по рукам?! – кричу.
– По рукам!
В результате он все забыл и вообще ничего не подписал.
– Надо было “рапсодия” назвать, – говорит, – я бы тогда запомнил.
В средствах массовой информации проскочило сообщение, что прямо на нас летит обломок русской космической станции и ученым не удается высчитать траекторию его падения.
– Надо эвакуироваться, – серьезно сказал наш сосед, художник Армен Игитханян.
– Лучше не суетись, – ответил ему Тишков, – а то куда ты эвакуируешься, туда он и упадет.
Друг нашего Серёжи дал сто долларов учительнице, чтобы та ему поставила приличную оценку в четверти по русскому языку. Отец узнал и, возмущенный, велел забрать у нее деньги обратно.
Рубен пошел забирать, а она:
– Ой, что-то у меня сейчас нету…
Учитель по труду никак не мог запомнить фамилию Игитханян. И звал Рубена Инвентарян.
– И-гит-ханян, – говорил Рубен. – Я армянин.
– Бывает, – миролюбиво отвечал трудовик.
Мое первое писательское выступление должно было произойти в Доме актера. Но дебютантов представляли мэтры. А у меня мэтра не было.
– Хочешь, тебя представит Юрий Коваль? – спросили меня организаторы вечера. – Его попросит Таня Бек.
Таня попросила.
Я приехала к Ковалю – и давай с выражением читать свою сказку про крокодила, как тот высидел птенца, много пережил бед и невзгод, в результате они оба снялись с насиженных мест и улетели к чертовой матери.
– Вылитый “Гадкий утенок”, – недовольно проговорил Коваль, раскуривая трубку. – И вообще, хватит уже запускать всех летать! Кстати, почему вы гундосите, когда читаете?
– Ладно, – сказала я, поднимаясь. – Не надо меня представлять.
– Да кто вы такая, чтобы указывать – что мне надо, а что не надо?
– Я? Кормящая мать.
– Какой ужас! Теперь я вижу, какую мне уготовили роль. Выхожу на сцену – большой зал Дома актера – и говорю: “Граждане! Это кормящая мать”. И тут уже муж идет с ребенком из-за кулис. Потому что – пора.
– Не надо мне от вас ничего, – говорю, надевая пальто. – А моего мужа с ребенком не троньте.
– Стойте, – сказал Коваль. – Я вас представлю.
– Зачем?
– А вдруг у вас молоко пропадет?
Прошло два года – встречаемся в Питере на фестивале анимационного кино.
– Видел отличный мультфильм! – говорит Юрий Коваль. – Там, понимаешь, один крокодил высидел яйцо – а у него вылупился птенец…
Я пристально смотрю на него. Он замолкает.
– Это не твой ли крокодил?
– Мой.
Пауза.
– …Что значит волшебная сила кинематографа! – восклицает Коваль.
Поэт Елена Муравина познакомила меня с Александром Моисеевичем Володиным, любимейшим драматургом, сценаристом, режиссером, поэтом, автором легендарных “Пяти вечеров” и “Осеннего марафона”.
Володин пожал мне руку и ласково так посмотрел – как будто благословил.