Да еще нарисовал автопортрет!
А чтобы Лёне Тишкову было не обидно, я по дороге домой шариковой ручкой вписала “и Лёне” – никулинским почерком…
В Доме творчества, обдумывая финал своей пьесы про летающего крокодила, решила посоветоваться с поэтом Григорием Кружковым.
– Он должен чем-то пожертвовать, чтобы взлететь. Возможно, своим хвостом, – сказала я.
– Ни в коем случае, – ответил Гриша. – Довольно того, что он пожертвовал своим реноме…
– Как бы мне найти слова, – спросила я у Кружкова, – чтобы не сказать ничего определенного?
– Если ты хочешь ничего не сказать, – ответил Гриша, – то лучше тебя этого никто не сделает.
В Сургуте, выступая в детском доме, показала ребятам фотографию гигантского Будды в Камакуре.
– Кто это?
Молчание.
Вдруг одна крошечная девочка в последнем ряду еле слышно сказала:
– Это Будда.
– Почему ты так решила?
– Сама не знаю, – ответила она.
Летим в Прагу на книжную ярмарку. В аэропорту Домодедово в кофейне сидит Андрей Георгиевич Битов. Я устроилась поодаль и наблюдаю, как он бросил сумку на полу возле столика – у него был кожаный портфель на длинном ремешке, видавший виды, – и ушел в книжный магазин, купил несколько толстых книг и минут через двадцать вернулся. В аэропорту! Это показалось мне величайшим актом доверия человечеству.
Художник Тишков – расцветающему бутону:
– Вот ты из нас единственный, кто знает, чем занимается…
В Доме творчества в кои-то веки вышел на ужин сосед по столу, художник.
– Неделю, – говорит, – из номера не выходил – рисовал. Ел пряники, селедку. А тут все запасы кончились, даже хлеб.
– А что вы рисовали?
– Я? Портреты.
– Маслом?
– Зачем? Карандашом. Красками рисуют те, кто карандашом не умеет рисовать.
– А чьи портреты?
– С фотографий.
Дальше я не стала спрашивать.
– У меня племянник в деревне живет, – он мне рассказывал. – Ест один раз в день. В пять встает, в шесть ест суп. Там у него все, в этом супе: рис, морковка, пшено, зелень, курица. Поест один раз – до следующего дня хватает. Вот с кого пример надо брать. Восемьдесят лет – ни одной болячки. Здоровье лучше, чем у меня в шестьдесят. И – ни одного седого волоса.
Меня удивило, что племянник старше своего дяди на двадцать лет, но я и тут не стала задавать лишних вопросов.
В ДК “Москворечье” на джазовом концерте, где импровизировал Курёхин, бил в барабаны Тарасов, дул в диджериду, мундштук валторны и флюгельгорна Аркадий Шилклопер, пел Старостин и на двух саксофонах разом играл Чекасин, я впервые увидела композитора Михаила Альперина. Он вышел – чернобородый, в соломенном шлеме, зеленых носках, красной рубашке. Кто-то крикнул:
– Ребята, “толстое” время началось!
Альперин был в ударе, он играл на рояле руками и ногами, он играл всем, что имел. И как играл! Стоит ли говорить, что знакомство с Мишей вдохновило меня на книгу “Моя собака любит джаз”.
– Джаз – это состояние, похожее на сумасшедший транс, – объяснил мне Альперин. – Ходьба по лезвию ножа. Jazz – это fuck – когда Божественная Энергия переливается через край и прет драйв!..
– Люди преклоняются перед великими именами, – возмущался композитор Миша Альперин. – “Ты джазмен – играй, как Эллингтон!” А моя мама не была негритянкой, она была еврейская мама, она пела мне еврейские колыбельные, а в этом – всё.
Плакатик Андрея Логвина, пришпиленный к обоям в виде записки:
Надеюсь, ты знаешь, как я тебя люблю?
“Дорогая Марина! Дорогой Леонидас! Боюсь, что мои письма не дошли до вас. Так что опять и опять поздравляю вас с Рождеством! Сижу я во Франции прекрасной на северо-западе в Бретонии, на берегу Атлантики, в чудесном городке Ренн. Скучающий по вам Резо пишет и пишет пьесу, потом рвет, выкидывает, потом снова пишет и думает о вас. А пишет он, любящий вас, все по-прежнему о Кутаиси, и пьеса так и будет называться «Кутаиси». Очень интересно, что у вас нового? Новые книги? Выставки? Даблоиды? Стомаки? Очень беспокоюсь о вас. А письма ко мне посылаются следующим образом: пишется письмо, ищется иностранец, серьезный, а то среди них тоже попадаются, как наша Лия Орлова, необязательные, и просится отправить письмо мне. Сейчас я в кафе и адреса своего не помню. Дождь, и не хочется идти домой. А рядом почта! Счастья вам! Ваш Резо Габриадзе”.
Перед отъездом Дины Рубиной в Иерусалим я повела ее в Зоологический музей.