Песня смолкла.
— Хвала тебе, братишка, молодец! — подошел Намаз к певцу. — Как тебя зовут?
— Давлатнияз, — потупился юноша, смущенный вниманием незнакомого человека.
— И имя твое прекрасно, Давлатнияз, и песня. По-узбекски понимаешь?
— Немного.
— Хорошо, что украсил своим несравненным пением праздник земляков, а не позарился на жирные блюда на байских дастарханах. Так же поступай и впредь. У тебя что, нет дутара?
— Дутар, ака, не по карману даже людям побогаче меня.
— Авазбек, — подозвал Намаз джигита, слушавшего песню поодаль, не слезая с коня. — Выдай юноше денег на дутар. И всем сидящим здесь раздай по целковому, чтобы и у них праздник был как праздник. Какой же навруз с лепешками из джугары да горстью сушеных фруктов?!
В дальнем конце круга на ноги поднялся высокий, густобородый человек с младенцем на руках и поспешно направился к Намазу.
— Гость, я вас узнал! — воскликнул он, не совсем верно выговаривая узбекские слова. — Вы — Намазбек, уверен, что не ошибся. Вы бывали у нас. Еще поколотили тысячника Кадыркула. Отменили налог на воду.
— Так вы из кишлака Пайинав?
— Совершенно верно. Присаживайтесь, Намазбек, будьте нашим дорогим гостем. Не побрезгуйте бедным дастарханом.
— Спасибо, — приложил руку к сердцу Намаз. — Но мы очень спешим.
— Тогда возьмите этого младенца на руки, — попросил незнакомец, — поцелуйте его. Авось вырастет таким же добрым богатырем, как вы!
Намаз взял испуганного ребенка.
— Как зовут вашего палвана?
— В лучших надеждах наречен Намазом.
— О-о, да мы тезки! — обрадовался Намаз. И ребенок, будто тоже признав его, вдруг обнял Намаза за крепкую загорелую шею. Присущий лишь малым детям запах вскружил голову. По сердцу палвана разлилась сладостно-щемящая волна.
— Чем вы занимаетесь? — спросил он бородатого.
— Ткач я, ака.
— Бязь ткете?
— Слава богу, бязь.
— Сколько у вас детей? — задавал Намаз ничего не значащие вопросы, не желая так скоро расстаться с прижавшимся к нему ребенком.
— Двенадцать человек, мой бек.
— Ого, расплодились же! — улыбнулся Намаз. — Как вам удается прокормить столько ртов?
— С божьей помощью, бек. Малые дети — на улицу не выгонишь. Семеро из них — дочки и сыновья старшего брата, рано покинувшего земную юдоль.
— Авазшер! — позвал Намаз. — Подай сюда моего коня.
Когда Аваз подвел коня, Намаз усадил в седло мальца, поддерживая его под мышки.
— Говорят, конь принадлежит тому, кто на нем сидит, — проговорил он. Потом добавил громче: — Это твой конь, братишка Намазбек. Дай аллах, чтобы ты не знал в жизни горя, вырос здоровым джигитом, всегда помогающим слабым.
Празднество набирало силу. Грохотали дойры, выли карнаи, сурнаи: начинались скачки.
— Намаз, пора уходить, — подъехал к предводителю Назарматвей.
— Как уходить? А купкари?
— Нет, пора уходить, дружище, — повторил Назармат. — Что-то неспокойно у меня на душе. Ты не думай, что здесь нет полицейских ищеек. Одного пса я, кажется, уже видел. Ускакал в сторону Каттакургана.
— Давно? Что ж ты мне сразу не сказал?
— Ты песню слушал. Не хотел портить тебе настроение.
— Арсланкул-ака, — подобрался Намаз, — в сторону Каттакургана ушел всадник. Догоните его. Если это полицейский соглядатай — уберите его потихоньку. Потом загляните к нашим людям. Они дадут вам кое-какие сведения. Авазшер, давай мне своего коня. Сам пересядь к Назару. Нам пора к своим. Погуляли — хватит.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ДОРОГОЙ ГОСТЬ
Стоянка мстителей тоже была превращена в небольшой сайилгах. За широко расстеленными дастарханами расположились намазовцы, чабаны с детьми на руках. Второй год в краю свирепствовал жестокий голод. Джигиты Намаза хорошо знали об этом. Поэтому гостям подавались чаши шурпы погуще, с куском мяса побольше, а плов — пожирнее. У казанов колдовали сами же намазовцы — многие из них выросли при состоятельных хозяевах: умели и готовить, и лепешки печь, и корову доить, и двор мести.
Десятник Турсун выкладывал плов на глиняные блюда, лихо постукивая половником о бок казана. Кабул, обвязав лоб цветастым платком, вынимал из пышущего жаром зева тандыра румяные лепешки: он хотел на прощание оделить всех десятком-другим лепешек. Нурбай и Карабай разносили еду.
— Нурбай, — крикнул Намаз, подъезжая к пирующим, — осталась у тебя еще шурпа? Мы проголодались как волки…
Вечерело. Возвращавшиеся с большого сайилгаха обитатели соседних стойбищ стекались сюда — они прослышали о пиршестве. Десятники усилили охрану — мало ли кто может просочиться с толпою простого люда!