Хамдамбай предавался послеобеденному отдыху, попивая горячий, крепко заваренный чай. Служанка массировала ему ноги. Вошел мальчик и доложил, что явился Мирзо Кабул по важному делу.
— Пусть заходит, — кивнул Хамдамбай.
Мирзо Кабул робко вошел в покои Байбувы, остановился у порога, скрестив перед собой руки.
— Чего, Мирзо, запыхался, будто немой, за которым гнались бешеные собаки? — спросил Байбува, шевеля пальцами босых ног.
— Байбува, если простите меня за плохие вести… — начал Мирзо Кабул несмело.
— Уже простил. Говори, чего там?
— Верховный казий проявили неуважение, возбудив против вас уголовное дело.
Возлежавший на подушках бай сел, подобрал под себя ноги.
— Какое такое уголовное дело?
— По поводу драки, учиненной вчера у вас в подворье.
— Вот как?! — прищурился недобро Байбува.
— Кроме драки, вам предъявляют еще денежный иск.
— Собаки, сыновья собак!
— Жалобщики привели с собой в качестве защитника некоего Намаза. Он мне показался противным малым.
— Вот какие дела затеваются, значит?
— Я сказал уважаемому господину казию, что следовало бы предупредить Байбуву. Но он замахал на меня руками, отругал, дескать, бай своим путем, а закон, мол, своим.
— Вот какой, оказывается, он неблагодарный, твой тура! — Вены на шее бая вздулись, он шумно сглотнул слюну, сунул Мирзе Кабулу целковый золотом — в благодарность. Потом направился в канцелярию хакима, находившуюся в каких-то двухстах шагах от его дома.
Волостной управитель Мирза Хамид готовился к полуденному намазу.
— Потом будешь молиться, — сказал Хамдамбай, опускаясь на мягкие тюфяки. — Посоветоваться надо. Дело такое, что знать должны только ты и я. И решать нужно его безотлагательно…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ. К БОЛЕЗНИ ЕЩЕ И ЧИРЕЙ
Заключение Намаза в тюрьму поразило джаркишлакцев. Будто мало было того, что бесплатно проработали все лето, получили в расплату побои, теперь вот, едва попытались защитить свои права, лишились единственной своей опоры — Намаза-палвана. Стар и млад Джаркишлака были чуть ли не в трауре.
— О, злая судьба наша! — плакала Улугой.
Глядя на мать, принимались плакать и дети. Халбек, несколько оправившийся благодаря лекарствам Сергея-Табиба, пытался их успокоить.
— Все от аллаха, — приговаривал он, — послал болезнь всевышний — даст и исцеление. Надо терпеть, не зря рекли мудрейшие: «Дно терпения — золото». Аллах даст, все образуется…
Состояние Джавланкула было еще тяжелое: раны его воспалились, правый бок, где были сломаны ребра, сильно опух. Услышав о несчастье, приключившемся с будущим зятем, Джавланкул вначале было рассердился, мол, зачем полез, будто нашей беды недоставало, но быстро взял себя в руки, понимая, что Намаз не для себя старался — ради таких, как он, Джавланкул.
— Мать, готовь корову, продавать будем, — сказал он жене, тяжело вздохнув, — без денег нам не вызволить парня.
— А если он и вправду угнал тех коней? — несмело подала голос Бибикыз-хала.
— Ты что болтаешь, старуха! — вспылил Джавланкул. — Мой будущий зять не из таких. Это еще один из фокусов Хамдамбая.
— Так-то оно так, отец, но коль продадим корову, девочки останутся без молока…
— К весне телка отелится, не пропадем.
— Тогда что ж, — согласилась Бибикыз-хала. — Трудно пришлось бедному сироте. Парню завтра жениться, а его в тюрьму упекли. И не боятся прогневить всевышнего…
Узнав о случившемся, друзья-товарищи Намаза вначале растерялись. Но довольно скоро рассудили так: палван попал в беду, заступившись за них. Раз так, значит, их обязанность спасти оклеветанного друга. А судиться с мироедом они еще успеют. Нужно будет — отправятся в Ташкент, к самому генерал-губернатору, у него-то они, конечно, добьются справедливости. Не успокоятся, пока не взыщут свою долю, это уж как пить дать. Но важнее всего сейчас, конечно, спасти Намаза.
Пять человек собрались у Шернияза в доме с почерневшими от копоти потолочными балками. Когда все было обговорено, Шернияз предложил:
— Ну-ка, встаньте все на колени. Будем клятву принимать.
Пятеро друзей опустились на колени, оборотясь лицом к кыбле[30].
30