Намаз, страдая бессонницей, всю ночь бродил по напоенной ароматами трав и цветов степи. На рассвете вернулся к юрте, где оставил спящую жену. Чабаны поставили юрту у самого берега Шурсая: из-за войлочного полога все время слышался звон серебристой воды, беззаботный щебет птиц.
Низко пригнувшись, Намаз осторожно вошел в юрту. Но Насиба уже не спала.
— С праздником тебя, дорогая.
— И вас с праздником, Намаз-ака.
— Хочешь, пойдем по заре в горы? Наберем тюльпанов. Так красиво они расцвели, огнем полыхают. Можно и сестренок твоих взять. Прогуляются.
— Далековато вроде. А я не устану?
— Устанешь — на руках понесу. Ты ведь не тяжелая.
Насиба мягко улыбнулась.
— Да я вас всех до самой высокой горы донесу! — громко засмеялся Намаз, почувствовав во всем теле неожиданную легкость. Мрачных ночных мыслей словно не бывало. — Девочки, вставайте! — крикнул он сестренкам Насибы, которые проснулись с приходом Намаза и теперь тихо смеялись, о чем-то перешептываясь. — Девочка Васила, милочка Вакила, хотите пойти за тюльпанами?
— Хотим! — радостно повыскакивали из постели сестры.
— Тогда собирайтесь. Надо успеть, пока солнце не поднялось слишком высоко.
Выйдя из юрты, Намаз позвал Эшбури, велел в честь праздника весны приготовить в больших казанах плов. Арсланкулу приказал почаще менять дозорных.
— А ты, Авазбек, пойдешь за нами следом. Да гляди в оба.
Перейдя на противоположный берег Шурсая, они в радостном возбуждении направились к синеющей вдали Лолавайской — Тюльпаньей гряде. Васила и Вакилабану, весело смеясь, убежали вперед. Намаз шел рядом с женой, готовый в любой миг поддержать ее, если она оступится или поскользнется на камнях. Чем выше они поднимались, окружающий их простор раздвигался, и ширь, представавшая взору, успокаивающе действовала на изможденный, смятенный дух Насибы. Она дышала глубоко, всей грудью, чувствуя, что ее покидают горести, печали и тревоги, а их место занимает мощная волна радости, счастья. Женщина никак не могла понять, откуда она вдруг нахлынула. Возможно, это чувство подарили ей утреннее солнце, роса, искрящаяся на травах, легкий ласковый ветерок, овевающий лицо. Возможно, счастьем ее переполнило уже одно то, что они вместе с мужем, рядом, никуда не спешат, ни от кого не убегают, не скрываются, а просто идут в горы за тюльпанами… Удивительный человек ее Намаз-ака! Столько у него забот и тревог, а он с зарею отправляется в горы за цветами. Создатель дал ему широкую и тонкую, чуткую, как струна дутара, душу!
— Намаз-ака… — позвала вдруг Насиба.
— Что, дорогая?
— Передохнем малость, — улыбнулась она виновато.
— Устала?
— Нет, только что-то дыхания не хватает.
Дав жене немного отдышаться, Намаз поднял ее и понес дальше на руках. Насиба обвила руками шею мужа, положила голову ему на плечо и притихла, закрыв глаза. Ах, если бы мир состоял из одной этой тишины, а дороги его вели бы лишь к тюльпанам, и счастье это никогда бы не кончалось, никогда…
— Намаз-ака, хватит, спасибо. Лучше возьмемся за руки и пойдем потихоньку. Придут ли когда-нибудь лучшие дни, Намаз-ака? Столько испытаний уже выпало на нашу долю…
— Придут, дорогая, обязательно придут. Говорят, на лучшее не надеется только шайтан. Мне сообщали из Самарканда, что и в других краях то и дело вспыхивают мятежи. Вот если бы нам удалось объединиться! Сказать честно, Насиба моя, я очень нуждаюсь в советах умного человека. Много ошибок я допустил и допускаю. Поднял людей на большое дело, а как быть дальше — не знаю. Обеспечу людей конями — оружия нет. Каждый норовит делать только то, что ему нравится, общей заботы знать не желает. Голова моя пухнет от забот и мыслей, а посоветоваться толком не с кем.
— Чем плох ваш советчик Назарматвей-ака?
— Видишь ли, дорогая, Назар, — хороший, верный друг, храбрый, находчивый воин, которому, наверное, нет равных. Но он такой же босяк, как и я, выросший в хлеву Ивана-бая. И не грамотнее меня, чтобы открыть мне что-то новое. Нам же сейчас необходим такой мудрый человек, который умел бы жить не только сегодняшним днем, но и заглянуть в завтрашний. Все намеревался поближе сойтись с Морозовым, да, видно, не суждено. Я слышал, и его, беднягу, упрятали за решетку, отправили куда-то под усиленным конвоем, то ли в Ташкент, то ли в Мерв, точно не знаю. Я вроде рассказывал тебе о своей встрече с ним. Тогда я много диковинного услышал от него. Ты, Намаз, говорил он тогда, ничего не добьешься, покуда не свяжешься с партией, не погрузишься в глубь народа. Рассуждал как пророк, поверишь ли?! Эх, если бы я еще разок встретился с ним, возможно, спала бы пелена с моих глаз, яснее стал бы различать свою дорогу…