— Я проверюсь.
Барсов кивнул, давая согласие.
Мисюра взял рацию.
— «Дальний», как слышишь?
— «Ближний», слышу нормально.
Крылов бдел.
Мисюра занял позицию. Положил винтовку на косую стойку геодезического знака. Чтобы оружие не соскальзывало. Вырубил удобный упорчик. Загнал в ствол патрон. Направил объектив прицела в сторону острого зуба далекого гольца.
— Пускай!
Ждать пришлось недолго. Вдалеке из-за камней как поплавок вверх выскочил воздушный шарик. Раскачиваясь он стал набирать высоту. Сильного ветра не было, и потому шарик медленно отплывал на восток.
Это только кажется, что стрелок, готовясь к выстрелу, видит только цель и на ней одной сосредоточивает внимание. На деле это не совсем так.
Мисюра держал шарик в светлом круге прицела, но глаз его все равно фиксировал обстановку вокруг. Он засек неожиданно затрепыхавшиеся листья осин, которые вдруг задел первый легкий порыв ветерка, потянувший с водораздела. Он заметил как по небу, вымытому до синевы, скользила бело-пенная туча.
Мисюра ввел в прицел поправки.
Выстрел прозвучал на удивление слабо — будто под ногой человека неподалеку лопнул сухой сучок.
Барсов и Громак, не отрываясь, смотрели туда, где над гребнем хребта маячила едва видимая точка воздушного шарика.
Внезапно она исчезла. Была и вдруг ее не стало — словно кляксу стерли с синей поверхности неба.
— Есть! — радостно охнул Громак.
Барсов поднял вверх большой палец и сыпанул крутым матом, который в равной мере служил ему средством выражения восхищения, крайней злости и даже обычного безразличия. Степень эмоций и их направленность безошибочно определялась по экспрессии, которую он вкладывал в бранные слова.
— Я готов, — доложил Мисюра по рации.
Сам он оставался на вершине в ожидании появления вертолета. Крылову каждые полчаса предстояло пускать вверх воздушные шарики, чтобы помочь снайперу следить за изменениями направления и силы ветра, если таковые произойдут.
Рогов держал курс на далекий триангуляционный знак. Издалека его еще не было видно, но гора Харабун темнела у самого горизонта на фоне гребней хребта Дагор как пирамида с крутыми гранями и служила надежным ориентиром. Там, на ее вершине лет сорок назад военные топографы и соорудили деревянную вышку, которая служила удобным путеводным маяком.
Вертолет шел над тайгой. Лес бежал навстречу, перетекая с увала на увал, проплывавшей внизу местности.
Слева от маршрута насколько хватал взгляд, тянулись серые угрюмые проплешины. Год назад здесь бушевал пал — свирепый таежный пожар, и природа теперь еще долго, по крайней мере лет десять будет залечивать раны, нанесенные ей огнем.
Справа лежала унылая рыжая гряда возвышенности. На ее иссеченных террасами склонах, дымились, как пар над котлом, клочья тумана. В частых прогалинах, пятнавших зеленое пространство тайги, блестели зеркала холодных озер.
Рогов летал по этому маршруту уже десятый год, но никогда не любил этих мест. Они навевали на него необъяснимое уныние. Обычно Рогов любил в полете вполголоса что-нибудь напевать. Но здесь, над бесконечным таежным однообразием на ум приходила только унылая мелодия с полными тоски словами: «Бежал бродяга с Сахалина…»
Рогов пытался петь нечто более бодрое, вроде гимна таежной свободы «Славное море, священный Байкал», но ни разу не заканчивал песню. Что-то сбивало его и заставляло замолчать.
В свое время Рогов имел все шансы стать хорошим военным пилотом, но как это ни смешно, ему во многом помешало отсутствие осторожности.
Слова «безрассудно смел» в аттестации летчика нельзя воспринимать как однозначно украшающую человека характеристику. Полеты над горами и тайгой требуют смелости, но взвешенной, осторожной. Успех во многом зависит не от нахального напора, а от тонкого расчета и знаний природных условий. Здесь ветры и воздушные потоки настолько своевольны и непредсказуемы, что, переваливая хребет, заранее не всегда угадаешь в какой борт тебя ударит бешеный поток и как себя поведет машина — бросят ее к земле или упруго подтолкнут вверх струи воздуха. Это делает работу сибирских пилотов крайне утомительной, поистине изматывающей
Каждый полет сопровождается сильной болтанкой и это требует от летуна постоянного внимания к техническому состоянию вертолета. А проверить его можно только в тех случаях, когда терпеливо следуешь методикам, которым тебя учат в летных училищах. Такой строгости к себе в исполнении обязанностей Рогову не хватало.
Однажды перед полетом он хлопнул в веселой компании два стакана водки и уже при взлете поставил свой вертолет на попа, не сумев совладать со строптивой машиной при наборе высоты.
Затем суд. Увольнение из армии. Уход в запои. Потом крутая пьяная драка с поножовщиной. Снова суд и отбытие срока в зоне.
Помогло Рогову вновь встать на ноги знакомство с Романом Федотовичем Быковым — крупным уголовным авторитетом, который оценил летуна по достоинству и приблизил к себе.
Работать на Быкова было не просто, но выгодно, и Рогов ни в чем не упрекал судьбу.
Мысли, все время роившиеся в голове и свет в глазах исчезли одновременно.
Так же внезапно потерял управление и вертолет. Он резко клюнул носом, и уже не выправил положения. Теряя высоту, он быстро несся к земле.
Быков дернулся к пилоту, не понимая что произошло и увидел в остеклении фонаря отверстие, опутанное паутиной трещин.
Ничего предпринять Быков не успел.
Гора круто вздыбилась, стала стремительно сваливаться на бок, и набегала на машину с невообразимой быстротой.
Вертолет задел правой стойкой шасси за гребень хребта и подскочил вверх. Это уменьшило угол, под которым машина падала. Гремя по камням и разваливаясь, она оставляла за собой глубокую борозду, которую пропахивала в камнях.
Еще раз сделав попытку подпрыгнуть, вертолет врезался в узкий прогал между двумя огромными соснами, которые росли на самом краю обрыва. Лопасть несущего винта рубанула по вершине правого дерева и срезала ее, как нож срезает лозу. Тут же она нанесла мощный удар по второму дереву, но металл на этот раз не выдержал и могучий винт вырвало из машины вместе с валом и он отлетел в сторону.