Капитан какое-то время стоял, прислушиваясь к шагам. Затем спустился по лестнице на площадь и быстро зашагал домой. Не удержавшись, усмехнулся: до чего же смешон и жалок был Панкрац, спасавшийся бегством! Но не был ли он сам еще более смешон и жалок, когда по этой самой улице кинулся выполнять приказ генерала! Возможно, но то прошло, закончившись благополучно, как, впрочем, и все остальное, случившееся с ним за последние полчаса… Все теперь будет иначе, все, — капитан начинал гордиться собой, — в нем как бы произошло внутреннее очищение, он нашел свой путь, путь праведный и честный… Тем не менее в одном ему, возможно, придется все же поступить неблагородно! Он, вероятно, обязан будет все рассказать товарищам о Панкраце или хотя бы подтвердить обоснованность их сомнения в нем! Он вынужден будет поступить так с тем самым человеком, на которого собирался завтра на рапорте сослаться, дабы развеять возникшие у генерала подозрения о себе! Или не ссылаться, пусть будет что будет? Нет, не стоит без надобности выдавать себя врагу и тем самым поколебать свое положение в армии, в которой, как выяснилось, тоже можно служить идее… Панкрац сам предложил поручиться за него перед генералом!
Ну и что! — разволновался капитан. Мотивы другие, и если случится, что тот товарищ его спросит, он обязан будет ответить. Обязан справедливости ради, ради будущего, ради прогресса, ради всего того, что этот золотой юноша, а на самом деле ржа, втаптывал и продолжает втаптывать в грязь. Да, это преступник, а разве с преступником следует церемониться? Может, тем меньше нужно с ним считаться, что он, несмотря на свои многочисленные преступления, все еще остается и наверняка останется безнаказанным, — ибо кто же его будет судить, если вся система, которой он служит, преступна?
Да, безнаказанным, но не будет же так всегда? Первое возмездие, пусть еще незначительное, даже слишком незначительное, уже последовало, разве этим все и кончится? «Партия не останется в долгу», — вспомнились капитану слова вожака. Но что партия сделает с ним? Впрочем, не важно! Один человек не делает погоды. Важно, что вопреки всей системе с ее золотой молодежью, вопреки преступлениям, вопреки диктатуре, этой рже, разъедающей золотое сердце народа, пока еще слишком мягкое и податливое, видно уже, как это сердце крепнет! Крепнет и уже окрепло, стало твердым и неподатливым у совсем другой молодежи, у всего движения, движения людей главным образом угнетенных, но смелых и сознательных, единственных, кто избрал верный путь! Они еще слабы, биение их сердца едва слышно, едва различимы их голоса, но не им ли действительно суждено по закону общественного развития однажды стать той силой, которая отомстит за себя, покарает и сокрушит все то, что до сегодняшнего дня не получило своего возмездия, что прогнило и изжило себя, той силой, которая всем остальным, всему народу проложит дорогу, поможет свернуть с ложного на путь истинный, покончить с неправдой и добиться справедливости, от разногласий прийти к согласию?
Армия, которая только формируется и которая в назначенный час всем фронтом выступит вперед, — вспомнились капитану и эти слова вожака. До сих пор тлеющие в нем угольки веры вспыхнули вдруг ярким пламенем восторга и сознания своей сопричастности. Да, и он, несмотря на свои слабые силы, является частицей армии, сражающейся за правду и справедливость. Никакой он не Мефистофель, не золотой юноша, прислужник зла. Да, это было где-то здесь, — он остановился и огляделся, — здесь он сегодня в сумерках стоял, наблюдая за демонстрацией рабочих и слушая их гимн…
Он видел перед собой и дорогу, ведущую к той улочке, но думал сейчас об этом только в связи с Панкрацем и его дружбой с орюнашами. Самому же ему захотелось вытащить из ножен саблю, поднять ее высоко над головой и ринуться в бой. Но он только гордо поднял голову, прижал к себе покрепче газеты и пошел вперед. С его губ готова была слететь мелодия, он попытался ее напеть: это был Интернационал.
Первый вариант романа (1928) существенно отличался от написанного писателем в 1934 г. (опубликован в Югославии в 1959 г.). Тогда писатель не видел возможности идейной эволюции капитана Братича.
…Но он только стал насвистывать сквозь зубы, немного постоял на одном из перекрестков со знакомой проституткой, пытавшейся ему навязаться, затем быстро пошел домой; придя, поднялся в свою комнату.
Здесь он действительно нашел у себя в постели служанку. Она спала, отвернувшись к стене, одеяло сползло, а ночная рубашка задралась, и взору открылась широкая задница. Скосив глаза, Панкрац разделся, собираясь устроиться рядом. В последнюю минуту, перед тем как погасить свет, он заметил на стоявшем рядом стуле булавку, выпавшую, вероятно, из ее платья, висевшего тут же. Ему ужасно захотелось разбудить девушку, уколов ее этой булавкой.