Капитан стоял в задумчивости, явно задетый за живое; по правде сказать, он и сам опасался, что с ним все закончится именно так, как предсказал Панкрац. И все же не позволил пессимизму овладеть собой.
— Совсем необязательно все так и должно быть! И не будет! — сказал он громко. — Увидите, что вы ошиблись!..
— Бросьте, бросьте, капитан! Лучше посмотрите, что это там за процессия?
Капитан еще раньше заметил на дороге, что вела с кладбища, какую-то процессию, сейчас она уже была внизу, на площади, и тут ее скрыл трамвай. Он продолжал всматриваться, не покажется ли она снова, но больше так и не увидел; в общем, она его особенно и не интересовала, он только заметил рассеянно:
— Откуда мне знать! Может, та самая, что проходила по площади, когда мы встретились! Кажется, они что-то пели!
— Да и сейчас поют! — оживился Панкрац, пытаясь рассмотреть через кроны деревьев процессию. — Нет, это не та, в той не было женщин! Слышите, разбираете слова, — он приставил руку к уху и прислушался, — они что-то выкрикивают!
— Да! — заинтересовался и капитан и тоже прислушался; действительно, раздавались непонятные выкрики. — Что это за люди?
Не успел он договорить, как Панкрац, крутанувшись на каблуках, засмеялся приглушенно и радостно:
— Знаете, кто это? — и, не ответив, снова прислушался. Один из возгласов донесся до него довольно отчетливо, и он весь просиял; лицо его в лучах заходящего солнца выглядело призрачно-желтым, напоминая бронзовую маску. — Я должен поговорить с одним из них! Вот подходящий случай! — он стукнул себя рукой по лбу и быстро застегнул сюртук. — Увидимся в театре, капитан! — махнув на прощание рукой, он бросился через сквер к выходу.
VIII
Капитан в недоумении продолжал стоять, решив, что Панкрац в процессии увидел кого-то из своих друзей орюнашей, возвращавшихся, вероятно, с похорон. Найдя объяснение, он, казалось, — хотя, судя по голосам, процессия была уже недалеко, — потерял к ней всякий интерес; ссутулившись, поглощенный своими мыслями, он направился к выходу.
Мнения Панкраца, что ему якобы не удастся перейти на гражданскую службу, он не разделял, но разве именно так и не случится? Если бы у него действительно хватило силы воли осуществить задуманное, то, наверное, уже сейчас хотя бы самому себе он мог сказать, что предпринял для этого кое-какие шаги. Да, несмотря на то, что по роду своей деятельности вынужден разъезжать по захолустьям, — и это усложняет задачу, — все же кое-что он мог бы предпринять; так почему же он этого не сделал? Может, потому, что прежде желает добиться отставки? Нет, дело не только в этом; да, он тяжел на подъем, свою роль сыграли и устоявшиеся представления, и то, что на своей теперешней работе (хотя его и не повышали, на что он жаловался) материально был хорошо обеспечен; обеспечен более надежно, чем на любой гражданской службе! Да, и это было важно, — скорее всего именно это! Мысль эта застряла у него в голове и не давала покоя. Выходит, все его намерения, все убеждения суть пустые слова, а сам он мало чем отличается от Панкраца, образ жизни которого и убеждения подчинены только материальной выгоде.
Он и Панкрац одно и то же? — пришел в ужас капитан. Да, было время, когда капитан с уважением относился к этому мальчику, тогда бы его не оскорбило подобное сравнение, но сегодня? Сегодня! — капитан постарался мысленно припомнить все, о чем говорил с Панкрацем и что пережил; это был невообразимый хаос ощущений, и ничего, кроме разочарования, они в нем не вызвали. Он и не предполагал, что те первые сомнения, закравшиеся в его душу после вчерашней встречи с нотариусом, могут вызвать столь сильное разочарование. Да, это будет катастрофой для молодежи, и не только для нее, — с горечью убеждался капитан, — это гибель для народа, если однажды подобные люди станут его вождями! Но в чем виноват Панкрац? — капитан пытался найти ему оправдание. — Так его воспитали, и разве так уж он неправ, а может, наоборот, прав, говоря о малочисленности рабочего класса и отсталости крестьянства? Следовательно, самое ценное, что есть у человека — его убеждения — невыполнимы, о чем тогда можно мечтать? Так мог рассуждать Панкрац, когда от коммунистов, а затем и от ханаовцев перешел к орюнашам. Это была логика Панкраца, но разве не было в ней чего-то, близкого и ему, капитану?