Живо представив себе свой собственный успех, Панкрац уже не мог без смеха смотреть на театральное изображение чьего-то чужого. Прежде всего, не была ли победа Фауста слишком быстрой, в жизни все совершается медленнее, да и у него с его возлюбленной не сразу все образовалось? Особенно смешной показалась ему заключительная сцена, когда Маргарита и Фауст, — слишком долго! — обнимаются и целуются у окна Маргаритиной комнаты. В кино во время таких сцен, — вспомнил он, посмеиваясь про себя вслед за Мефистофелем, — подмастерья, занимающие первые ряды, обычно отпускают реплики на весь зал и чмокают губами, имитируя поцелуй. Развеселившись и придя в хорошее настроение, ему и самому захотелось сейчас сделать то же самое! Ха-ха-ха, с каким бы презрением посмотрели на него все сидящие вокруг, да и сам капитан! Особенно интересно, как бы на это прореагировали многочисленные девицы и старые девы, которые с замиранием сердца следили за теми, что виднелись в окне!
Когда в зале опустился занавес и зажегся свет, он, глядя на капитана и думая об этой сцене, все еще улыбался. И, продолжая улыбаться, вернее, скалить зубы, спросил у него, почему он не хлопает? Сам он, однако, не аплодировал, но когда капитан в ответ на его вопрос только пожал плечами, он о чем-то вспомнил и обратился к нему:
— Что же вы, капитан, находите во всем этом капиталистического?.. Может, жемчуг, с помощью которого Фауст соблазняет Маргариту?
Капитан сидел в кресле съежившись, лицо его избороздили неизвестные доселе морщины, и он молчаливо, с каким-то болезненным выражением в глазах, всматривался в рампу, у которой раскланивались артисты. Вдруг он как бы опомнился и сказал тихо, точно ему трудно было говорить:
— Читали ли вы вообще «Фауста»?
Панкрац уже смотрел в другую сторону и сейчас сделал вид, что не расслышал, но, почувствовав на себе не только пристальный взгляд капитана, но и взоры окружающей публики, ответил презрительно:
— «Фауста»? Фи! Еще в седьмом классе гимназии учитель немецкого языка задал нам его для внеклассного чтения! — и, вызывающе хихикая, посмотрел капитану в глаза.
— Вот как? — только и сказал Братич, то ли поверив, то ли нет, но все же добавил: — Так почему вы спрашиваете? У Гете есть и вторая часть «Фауста», которая не вошла в оперу! — Тем временем аплодисменты в зале стихли, железный занавес, возвестивший о наступлении большого антракта, стал опускаться, и основная масса публики хлынула к выходу. Поскольку капитан захотел остаться, то Панкрац, особенно не настаивая, отправился один. Он снова устремился на поиски своей дамы, и опять все было напрасно. Где он только не был: в фойе и даже на площади перед театром; оставался только бельэтаж, но, оказавшись снова в фойе, подниматься туда уже не захотел. Логика его рассуждений была простой: он не видит ее в партере в первых рядах, следовательно, если она действительно в театре, то сидит где-то в последних рядах бельэтажа. А это, несмотря на ее элегантность, могло означать или то, что она небогата, или богата, но скупа, что тоже плохо. Впрочем, может, билеты предназначались для кого-то другого, и это важно, здесь в фойе собралось столько красивых женщин! Сейчас он мог их рассмотреть и смотрел во все глаза, не без зависти наблюдая за сопровождавшими их мужчинами, у каждой из них был по крайней мере один, а у некоторых и больше!
Несколько раздосадованный тем, что ему самому подле такой сокровищницы, распоряжаться которой имеют право другие, на сегодня достается только служанка, вместе с другими со звонком возвратился в зал.
— Какая блестящая публика в фойе! — воскликнул Панкрац, подходя к капитану, и искренне вздохнул. — Но что это с вами? Вы как-то странно выглядите!
Капитан отсутствующе что-то пробормотал. Тем временем началось новое действие, и Панкрац, забыв о капитане, весь обратился в зрение.
Разыгрывалась сцена Маргариты в церкви, изображалось ее отчаяние и то, как она, якобы сраженная проклятием, теряет сознание, — все это Панкрацу показалось явной чушью. Он снова вспомнил свою прежнюю девушку, вспомнил, как она пришла в отчаяние, когда он ее бросил, и тоже искала спасения в церкви. Но у нее, черт возьми, была все же причина, она думала, а, может, так оно и было, что она беременна! Ну а из-за чего Маргарита так переживала и так боялась проклятия? Может, только из-за того, что отдалась Фаусту? Или потому, что Фауст, возможно, ее уже бросил? Или все же она забеременела? — гадал Панкрац, но в таком случае все ему показалось еще более глупым, неумно вел себя и Фауст. Сам дьявол состоял у него на службе, а помочь девушке избавиться от плода не захотел, как это сделал он для своей, дав ей хинин и тем — явного или вымышленного — убил в ней ребенка!