В Горелой Сечи, где, багрянокрылы
Померкших молний прыгали шары!
Так думал я, ступая на могилы,
Преданьями обросшие бугры.
ТУЧИ ПЕПЛА
Это было
При завоеванье —
Эти краски, стоны, завыванья...
Греки
Прибежали из библиотеки:
— О, калиф великий, не губите книги, пощадите книги!
- Что за книги?
Бели в этих книгах
Есть все то, что сказано в Коране,
То нельзя обречь их на сгоранье!
А коль можно
Прочитать в них
То, что не написано в Коране,
То сберечь их тем больше основанья
Потому, что это любопытно!
Любопытство наше ненасытно!
Словом, надо так или иначе для спасенья проявить
старанье!
И калиф великий
Сам ринулся в пламя
Спасать книги своими руками,
Нзвыло пламя - да и отступило!
Но наоборот все это было.
Д быть может, и вообще ничего такою и не было.
Кроме кучи пепла, кроме тучи пепла.
Жгучи тучи пепла!
Сколько от них слепло!
МИР ПОДРОВНОСТЕЙ
В твердых телах
Происходят незримые нам колебанья, смещенья,
Как и в наших весьма достославных и гордых делах...
Накануне
Безрадостного возвращенья
Из Египта, в котором старинный порядок хранил
бедуйнеко-фелляхский аллах,
Генерал Бонапарт любопытно беседовал с Монжем,
Жоффруа Сент-Илером и, кажется, с Бертоле.
Бонапарт толковал, что, увы, мы не можем
Заниматься чем хочется здесь, на Земле:
— Новым Ньютоном стать —
Вот что грезилось мне всего раньше!..
— Что Вы, мой генерал! — Монж воскликнул в ответ,—
Разве Вам не известны слова Лагранжа:
«Славы Ньютона вновь не достигнет никто,
Ибо нового мира, чтоб снова открыть его, нет!»
— Ба! - вскричал Бонапарт. — Ньютон мудро решил,
что касается неба
И движенья нланет, но понять бы законы движенья
в малых телах — вот когда
Гениального Ньютона мне бы
Удалось нревзойти, господа!
Мир подробностей — вот что еще остается открыть
в этом мире!
Мир подробностей, дробностей, мельчайших частиц,
неделимых частиц!
Вот о чем толковал Бонапарте в Каире
В очень тесном кругу хорошо образованных лиц.
Вот о чем генерал Бонапарт толковал, посматривая
с раздражекьем
На известных ученых, не прислушивающихся к его речам,
Что и дало повод историкам говорить с уважением,
Что Наполеон не относился с пренебрежением
и к мелочам!
РАСТОПЧИН
Еще
Неполная весна,
Но даль уже ясна.
Устав молчать, я повстречать хочу Растоичина...
Летит! Схвачу я под уздцы горячих лошадей:
Да не посмеют мертвецы топтать живых людей!
И вот сенатор отставной стоит передо мной
Между Китайскою стеной и майскою луной.
Седой как лунь торчит в ночи — треух на смутный глаз...
Давай поговорим про щи, а хочешь, так про квас! —
Так предлагает Растопчин, насквозь славяно-рус.
Ну, что ж! Не вижу я причин опровергать твой вкус! —
Ведь от людей былых эпох, конечно, и берешь
Не то, чем был покойник плох, а чем он был хорош.
А к заблужденьям, ко грехам вернуться не хочу,
Мне растопчинский кучер-хам не крикнет: — Растопчу!
ПОСЛУШНИК
В монастыре живу я белом.
Кругом церковные поля.
И редко-редко между делом
Напомнит ветер, шевеля
Листву над померанцем зрелым.
Что на соблазн умам несмелым
Давным-давно небесным телом
Выла объявлена Земля.
КНЯЗЬ
Вспоминаю знакомого:
Князь Трубецкой,—
Он пожарным в охране служил заводской
Или даже брандмейстером в двадцать втором,—
Если правильно помню, конечно,— году;
Даже в гости он в форме ходил с топором.
Всей душой своему отдаваясь труду.
Был высок, худощав он, брюнет. Римский нос
Он имел, и свой облик с достоинством нес.
И. конечно, себе я простить не могу,
Что, по юности лет, торопясь, на бегу,
Я его обо всем расспросить позабыл:
Декабриста потомком он, видимо, был.
ЖИЛИ-БЫЛИ
Жили-были
На одной планете
Гегель, Гоголь и Ван-Гог,
Но не встретились они на белом свете,
А ведь были как отцы и дети
Гегель, Гоголь и Ван-Гог.
Умер Гегель, но уже трудился
Гоголь, не иознав еще невзгод,
И смирением еще он не гордился.
Умер Гоголь, а Ван-Гог родился
Не поздней, чем через год.