Все это страшно действовало ему на нервы. Его раздражали эти люди, то и дело в полный голос окликавшие друг друга, исполненные невероятного энтузиазма, смеявшиеся без причины и, видимо, решившие, что мир вокруг вдруг стал необъяснимо хорош. Мундик даже уши ладонями накрыл, чтобы не слышать этого веселого шума.
В итоге ему удалось спуститься в трюм, и он, отыскав дверь с надписью «Входа нет», открыл ее и вошел. Там явно было машинное отделение: сплошные механизмы и сильный запах масла. Мундик заполз под кусок брезента, валявшийся в углу, и ему там неожиданно понравилось: темно и очень тепло. Но потом, заметив рядом бухту каната, он весь затрясся и взмок: ему показалось, что это клубок змей. Его даже вырвало, хотя он уже понял, что это всего лишь толстая веревка. Немного успокоившись, он стал уговаривать себя, что нужно немного поспать, что это вовсе не змеи, что это просто веревка. Просто веревка.
К тому времени, как Мундика освободили из лагеря для военнопленных, он уже и сам себя толком не узнавал. Настолько привык, что вокруг одинаковые лица, иссушенные голодом и болезнями, и одинаковые тела, похожие на скелеты с отчетливо выступающими ребрами и отвисшей кожей, покрытой шрамами от побоев; но в глубине души ему все-таки не верилось, что и сам он выглядит так же плохо. Он был очень болен тогда и едва помнил, как они плыли домой. Предполагалось, что в Ливерпуле их как ветеранов войны будет приветствовать мэр и они сойдут на землю под звуки духового оркестра, однако мэр так и не приехал. Кое-кто из бывших соседей Мундика по блоку собирался сменить имя и начать новую жизнь. Некоторые даже хотели эмигрировать в Австралию. А что, черт побери! Ведь они теперь свободные люди и могут делать все, что угодно! Пусть, думал Мундик. Ему хотелось лишь одного: больше никогда в жизни никого из них не видеть.
А в трюме ему понравилось. Здесь, в самом брюхе судна, под куском старого вонючего брезента его уж точно никто не смог бы найти. Паспорт он всегда носил с собой, так что в этом отношении беспокоиться было не о чем. А еще у него имелась ее карта, на которой она собственной рукой поставила крестик, обозначив заветное место. При нем был также его блокнот, карандаш, рекламная брошюрка с «Ориона» и наклейка с ее банки из-под консервированного супа.
И он, похоже, собрался следовать за ней прямиком в Новую Каледонию.
10. Господи, какой кошмар!
– Инид, помогите! Скорей! Ведро!
Семьдесят два часа они провели в открытом море, и почти все семьдесят два часа Марджери выворачивало наизнанку. Она забыла и о таинственном красном саквояже, и о том, что у Инид нет паспорта, и о том, что собиралась в ближайшем порту ее уволить. Во всяком случае, насчет увольнения она так и не сказала Инид ни слова.
За все годы работы в школе Марджери не пропустила ни одного дня. Однажды во время войны она была застигнута воздушным налетом и на всю ночь оказалась заперта в общественном убежище. Бомбы падали так близко, что ей казалось, будто они взрываются у нее внутри. В конце концов нервы ее не выдержали, она начала дрожать и никак не могла остановиться; она дрожала все сильней и сильней, и какая-то женщина – Марджери даже знакома с ней не была, – желая ее успокоить, крепко обняла ее обеими руками и прижала к себе. И тогда Марджери с ледяной вежливостью попросила: будьте любезны, уберите, пожалуйста, руки. И все вокруг сразу на ту женщину уставились, словно та внушала им самые неприятные опасения, а она поспешила покинуть убежище и больше туда не вернулась. Марджери потом было очень стыдно. Она даже стала мечтать о возможности как-то объясниться с этой женщиной, хотя даже представить себе не могла, как бы ей удалось это сделать. А ведь дело было всего лишь в том, что Марджери никому не желала показать, что может поддаться минутной слабости.
Но сейчас, чувствуя себя в этой крошечной каюте, как в ловушке, она от слабости едва могла пошевелить мизинцем. Судно то взмывало вверх, то резко падало вниз. И она вместе с ним то взлетала к потолку, то чуть ли не опускалась на дно морское и понятия не имела, как ей выдержать еще четыре с половиной недели. Ей-богу, думала Марджери, великодушней было бы треснуть меня по башке и оставить валяться без чувств. Уборщик заглядывал раз в день, небрежно шлепал шваброй и поспешно исчезал. Ухаживала за ней Инид. Она приносила и уносила ведро. Она нашла нужные лекарства. Она всячески пыталась развлечь Марджери и со смехом говорила, что никогда в жизни не видела, чтобы человек был способен исторгнуть из себя столько блевотины, и это, пожалуй, даже впечатляет. Она несколько раз предлагала сыграть в карты, но от этого Марджери наотрез отказалась, и она принялась выкладывать пасьянс «Солитер». Марджери сразу стало ясно, что с правилами Инид обращается, мягко говоря, весьма вольно, хотя ей, видимо, и в голову не приходило, что она сама себя обманывает.