Как раз был весенний призыв, участковый принес очередную повестку. Колька расписался, собрал сумку, попрощался с родней — отец у него, хотя и сам врач, больной совсем, мама какая-то давно уставшая, равнодушная — и сел в автобус.
Не удивились, узнав, что призвали Кольку хоть и в мотострелковые войска, но определили в строительный отряд: что ж, в соответствии с дипломом. Волновались, но Колька говорил по телефону бодро, присылал фотки — какую они красивую разряжалку для автоматов поклали из белого и красного кирпича, как выложили новый поребрик, отремонтировали курилку — беседка дворянская стала, а не курилка...
В последние месяца два Илье он звонить перестал, а у Ильи как раз началась подготовка к сессии, да и Колька далеко не всегда мог разговаривать. «Блин, надо было хоть эсэмэс посылать», — жалел сейчас, и в душе густел стыд, что бросил друга в самый, как говорят, трудный период службы — перед дембелем.
— Приедем, — сказал маме, — схожу. Год с лишним не виделись.
— Сходи-сходи. Узнаешь заодно, чего морщится.
Дорога стала ровнее, деревья расступились — машина въезжала в широкий распадок меж двух гор Ханского хребта, в одну из долин, которые у них тут называли Золотыми. Золотые долины.
Когда появилось такое название, никто, наверное, теперь не знал и не помнил. И почему именно Золотые — тоже. Может, когда-то в ручьях, текущих по дну долин, мыли золото, а может, из-за того, опять же, что камешки на их дне были в основном рыжеватого цвета. Сейчас же Золотыми долины считались из-за их щедрости на грибы и ягоды. Вдоль ручьев росли смородина и облепиха, чуть дальше — жимолость и голубика, на полянках — земляника, а в тени — под сосняком и листвяком — брусника, черника, маслята, грузди, рыжики, обабки. Безлесые склоны были богаты клубникой. Иногда так богаты, что машина, проезжая по такому склону, оставляла ярко-красные, словно бы кровавые, полосы.
Сейчас, в конце июня, ручей стал узеньким, смирным, но отшлифованные валуны по его краям, наносы сучьев, а то и огромные стволы с содранной корой показывали, что во время таянья снега на вершинах ручей становился могучим и свирепым.
Таких долин здесь было с десяток, но не во все можно проехать на машине, тем более на их старенькой, с низкой посадкой, Филке.
Папа постарался забраться как можно выше, но вот раз, потом другой днище шоркнуло о камни. Мама забеспокоилась:
— Хватит, наверно? Пешком пройдем.
И папа послушно съехал с проселка на первый же пятачок. Заглушил мотор, дернул рычаг багажника.
Илья не очень ловко выбрался наружу — в последнее время ездил хоть и редко, но все на иномарках или на наших, но построенных под иномарки. После них «Жигуль» казался тесным, неудобным. Выпрямился, потянулся, огляделся. В такие минуты чувствовал очень сильное волнение от ожидания необыкновенного, радостного, того, что изменит жизнь семьи. Вот сейчас ступит в тайгу и обнаружит сумку с деньгами — толстые пачки, стянутые бумажными полосками, как в фильмах, или спустится к ручью, а там лежит золотой самородок килограммов на десять... Посмеивался над этими своими мыслями, но подолгу просиживал в интернете и за книгами, стоял у витрин в геологическом музее, чтоб запомнить, как выглядит самородное золото, серебро, платина, и не пропустить, если что.
— Ну, глянем, как оно, — приподнято выдохнул папа; шагнул, нагнулся, сорвал с земли длинный лист на красноватом снизу стебле. Пожевал. — А черемша-то еще ничего, хоть и зацветает. Мы вчера забыли сказать — на три с лишним тысячи ее продали.
— В городе? — уточнил Илья.
— Конечно. Тут-то кто купит.
— И за сколько раз?
— Четыре.
Илья подсчитал в уме, сколько одного бензина затратили на эти поездки: сто километров туда, сто обратно — не очень-то много и остаться должно от этих трех с лишним. Мама, будто угадав его мысли, скороговоркой уточнила:
— Мы не только с черемшой ездили! Редиску возили, батун, заготовки. Маслята маринованные очень хорошо идут. И банками, и на развес.
— Так что не в накладе, — подытожил папа.
4
Жимолость еще не дозрела, а земляника, растущая в стороне от ручья, на пригреваемых солнцем полянках и проплешинах, оказалась спелой и рясной.
Но не бросились ее хватать, походили, оценили количество, посовещались.
— Как считаете, наберем? — с надеждой, но какой-то неопределенной, спросила мама.
— Если упремся — считаю, ведра два сможем. — Папа говорил вроде по-прежнему бодро, хотя не так уже искренне. — Черемши подрежем.