холодно...
Со звоном и оттяжкой, будто свалили с высокого кузова длинные свежие доски, рвет уши гром. Режет чернозеленое небо молния. И снова гром, и снова молния. Над самым поселком, над головами непопрятавшихся людей. Но вот самые смелые бегут в укрытия. Не от града или дождя, а от молний.
Смотрят из окон, из-под навесов туда, куда жалят изломанные белые стрелы и шепчут:
— Господи, сухая гроза... Господи, господи...
Вспышек и дыма нет. Слава богу. Тайга подступает близко к поселку — начнется пожар, может захлестнуть и их.
Туча, как огромный корабль пришельцев, сдвигается, начинает медленно ползти, продолжая кипеть, грохотать, пускать молнии. На краю неба появляется узенькая голубая полоска. Она растет, расширяется. Вырывается на свободу солнце, и через полчаса словно ничего не было — ни долгих часов рождения тучи, ни многих дней марева, укутавшего эти места тепличной жарой. И возвращаются жужжание, стрекотание, лай, писки. Победно кукарекают по поселку петухи.
Пожившие люди знают: вёдро ненадолго. Туча ушла, но скоро она прохудится, ее разорвут ветры на много частей, и эти части будут метаться по небу, поливая землю ливнями или посыпая градом, а потом остатки расползутся хмарью и истекут мелкими, долгими, тоскливыми дождями. После них падут туманы, рассветы станут зябкие, неуютные. И полезут грибы.
12
Снова солнце, но оно другое — оно сушит, а не печет. Воздух изменился, и даже не знающие стихотворение целиком, не помнящие, кто автор, часто вспоминают строчку: «Весь день стоит как бы хрустальный».
Да, что-то каждый год меняется в природе под конец августа. Необъяснимо, но так, что понимаешь — лето кончилось. Лето кончилось, а осень еще не наступила. Или наступила та, которую Тютчев назвал «первоначальной». Первоначальная осень.
Мозг заставляет спешить — ведь надо еще так много успеть до холодов, до снега, душа же требует остановиться или хотя бы замедлиться, не копошиться. Посидеть, посозерцать, подумать. И этот как бы хрусталь удерживает от суеты.
Все устало, все хочет покоя и дремы. Или умирания. Перезревшие травы клонятся к земле, начинают сохнуть, открывают свои коробочки с семенами; мухи так настырно лезут к людям, будто хотят, чтоб их скорее прихлопнули; комары пищат над ухом, но уже почти не кусают — вода становится холодной, потомство вывести вряд ли успеется.
Погудины уже далеко не каждый день отправлялись собирать грибы и ягоды или в город на продажу, хотя денег на оплату осеннего семестра еще не заработали. Оставалось тысяч десять плюс Илье на житье... Надеялись на бабушку.
Два месяца изматывающего труда, примерно тридцать поездок в лес и около тридцати на рынок — и все равно не хватает.
Конечно, немалая часть денег ушла на бензин, на еду, кое-что покупали из одежды, зерно курам. Но так или иначе результат ничтожный, оскорбительный какой-то. И Илья хотел, чтобы бабушка взяла и не дала эти несчастные бумажки. И тогда бы он с полным правом сказал: «Давайте я возьму академ. Переждем. Может, наладится. И потом продолжу. В армию схожу — Колька сходил, и ничего».
С Колькой встретились за эти два месяца считаные разы. Да и то случайно, кроме первого раза. Поговорить толком не получалось — не вязались разговоры. Посидеть, сходить куда-нибудь не было времени и желания. Стояли друг напротив друга, пока Колька выкуривал сигарету, вяло перебрасывались вымученными фразами о погоде, о делах; о Колькиной идее стать контрактником речь не заводилась.
Так же изредка встречаются на улице и не знают, о чем говорить, их отцы, которые уже не помнят, что можно сходить в Дом культуры на дискотеку, выпить в кафешке, что есть, в конце концов, другие женщины, кроме их жен. Не изменять, конечно, но позаигрывать, покрасоваться... А у Кольки с Ильей не только жен нет, но и настоящих подруг. До этого лета Илья был уверен, что его подруга и будущая жена Валя. И может, если бы она взяла и пришла, потребовала ответить, кто они друг для друга, он был сжал ее в объятиях и сказал: мы муж и жена. И повез бы ее в ЗАГС.
Понимал, не Вале нужно делать этот шаг, не женщины его должны делать. Но он не мог. Прошлым летом был почти готов, и зимой, и нынче, в первый вечер как приехал, а вот сейчас уже нет. Валя медленно удалялась, растворялась. И все отчетливей проступали одногрупницы, девушки с других потоков и курсов. Он хотел бросить универ и в то же время все чаще вспоминал о нем. Вернее, о том мире, в каком прожил два года, о тамошних людях.
Огород увядал. Листья огурцов превращались из зеленых лопухов в ломкий папирус, капуста побелела, вилки стали тугими, круглыми, картошка уже вызрела, ботва почти засохла, поникла. Пора копать.