— Покажитесь, — потребовал он.
— Я предпочитаю не делать этого.
— Тогда я предпочитаю не разговаривать.
— Ваша наемная убийца, — сказал быстро Чародей, и рука, которую бел-Курик уже протянул к пульту, застыла в воздухе. — Одна из ваших шпионок. Она многое рассказала, прежде чем, наконец, умерла.
Даннор бел-Курик засмеялся. У него был звонкий голос. Он сказал:
— Не означает ли это войну между нами? Я буду воевать с вами, старик. Борьба с вами доставит мне радость.
Тут я вспомнила лицо Сантендорлин-сандру из того времени, когда Золотая Женщина накликала гибель Империи. Этот Даннор бел-Курик являл собой жалкого уродца, его потомка, хотя существовал сейчас, когда Сандор был забыт.
«И вот этот метис, этот полузолотой, — подумала я, — этот мальчишка из колдовского народа является виновником всех этих событий?»
— Я не воюю с Повелителем в изгнании, — ответил старик. — Но напоминаю ему о том, что город Кель Харантиш является городом в изгнании и что он не был городом, пока не погибла Империя, а представлял собой всего лишь крепость в пустыне.
Мальчишка повернулся, сел и откинулся назад в своем кресле. Либо он знал, что на него смотрели, либо в его движениях было что-то заученное даже тогда, когда он находился один.
— Ну? — резко спросил он.
— Только одно: вы живете торговлей. Кель Харантиш всегда жил торговлей, и я даю вам свое слово, что вы умрете, если она прекратится. Или вы можете питаться скалами и песком?
Своим мысленным взором я вижу руины башен, заносимые песком иссушенной земли. Рядом — море, выглядящее, как расплавленный металл. И возвышающиеся над башнями дюны, как спины гигантских китов, с острыми гребнями, закрывающие небо, движимые ветром. Кель Харантиш, лежащий между двумя этими морями: соленым морем, не знающим приливов и отливов, и морем песка. Сюда приходится ввозить даже воду.
Бел-Курик степенно произнес:
— Если вы ступите на землю Харантиша, а двинусь на запад и сожгу ваш порт, будет ли это стоить мне города или нет. Это я все еще могу. На юге у меня есть союзники. У меня есть моя армия и мои корабли.
— Я знаю, знаю. Вы думаете, я не знаю Золотого Народа Колдунов? — В голосе старика явно слышалось лукавство. — Вы, мальчик, не Сандор, как бы вам об этом ни думалось…
— Я — золотой! — Он встал и впился в Чародея взглядом, полным слепой, жуткой уверенности. — Я из рода Сантендорлин-сандру и я — Повелитель! Сколько лжи вы мне наговорили, старик, вы внушали мне, что я лишь побежденный, владеющий только умирающим городом? Как часто вы пытались лишить меня трона? Здесь за власть платят цену, какой вы, старик, никогда не заплатили бы, никогда за всю вашу жизнь и предыдущие жизни. Я это знаю.
— Это правда, — сказал Чародей, слишком тихо, чтобы эти его слова могли быть переданы. На его закрытом тенью лице проявились чувство боли и сожаление, причины которых я не могла себе объяснить.
Даннор бел-Курик снова опустился в свое кресло.
— Нужно быть действительно золотым, чтобы получить трон, и потому я стал подобен им. Все остальное я подавил. И теперь вы хотите мне сказать, будто я сделал это только для того, чтобы северные называли меня одним из народа колдунов? Повелитель в изгнании все еще является повелителем.
Повелитель чего? Кель Харантиша с его ничтожным именем и полукровным населением, с его властью вызывать к себе в равной мере чувства страха и презрения? Повелитель ремесленников и наемников, рассеянных по всему южному континенту просто потому, что город должен заниматься торговлей, чтобы выжить. Даннор бел-Курик: ослепленный наследник блестящего прошлого и блестящего будущего, готовый объединяться с кем угодно и обещать ему военную помощь и предать остальную часть Орте, не утруждая при этом себя ни единой мыслью о ней. Он был немного сумасшедшим даже по ортеанским критериям.
— То, что я должен сказать, очень просто. — Чародей помолчал. — Вы выслушаете меня?
— Смогу ли я когда-нибудь увидеть вас молчащим?
— Значит, так: ваша наемница, убившая посланницу и Орландис, говорила о кораблях, плававших на север, к Ста Тысячам. О кораблях, которые были нагружены золотом.
— Что вы хотите этим сказать? — со скучающим видом спросил мальчишка.
— Ничего. Но если я когда-нибудь снова услышу о кораблях, плывущих из Кель Харантиша в Таткаэр, мне придется что-нибудь предпринять.
Возникла пауза. Не слишком уверенно юнец сказал:
— Возможно, они не хотят вас слушать: Кварт, Псамнол, Саберон и прочие. Возможно, они думают, что прошло время собраться вместе и избавиться от вашего удушающего захвата на горле Покинутого Побережья!
— А если я закрою свои гавани для тех, кто ведет торговлю с народом колдунов? Я спрашиваю вас еще раз, Даннор бел-Курик, смогут ли ваши люди питаться скалами вместо хлеба?
Куб, на котором было изображение, стал прозрачным.
— Я оставляю ему его причуды, — сказал Чародей, — мальчишка упрям, жесток, твердолоб и хитер, но я в состоянии ему посочувствовать. Слава народа колдунов принадлежит прошлому, а он довольствуется лишь ее отблеском. Харантиш — это каменистая пустыня. Сейчас ему придется оставить в покое на несколько лет Южною землю, поскольку стало известно, что он плетет против нее интриги.
— Станет ли он задерживать корабли? — «Из-за одного слова, — подумала я, — из-за одной-единственной угрозы?»
— У него нет иного выбора. Кель Харантиш уязвим, и у него связаны руки. Ну, это дело улажено.
«Неужели бел-Курик больше опасается Коричневой Башни, чем ненавидит Южную землю, — спрашиваю я себя, — и не будет ли он заботиться, может быть, только о том, чтобы в последующем лучше маскировать свои интриги? И эти союзники на юге…»
Чародей положил мне руку на плечо, когда мы вернулись в более освещенную часть помещения, и могло показаться, что он очень устал. Но я в этом сомневаюсь.
Я сказала:
— Я думала, что вы совершенно не заинтересованы в том, чтобы вмешиваться в дела других?
— Это было в прошлом, — ответил он, — а в настоящее время мы имеем связь с вашим миром. Это первый поворот в развитии событий, который я наблюдаю за сотни лет. Эвален права: данное обстоятельство касается всей Орте. И я думаю, Кристи, что являюсь единственным лицом, имеющим право действовать от имени всей Орте.
Небольшую комнату освещал слабый искусственный свет. Я находилась глубоко под землей, в помещениях людей в коричневых робах, и мне очень хотелось, чтобы можно было на ночь открыть окно.
Я лежала на прямоугольном ложе, казавшимся жестко соединенным со стеной. Его поверхность прогибалась подо мной, точно приспосабливаясь к моему весу. На нем можно было бы очень удобно спать, но вместо этого я не могла сомкнуть глаз и нервничала. Свет все время оставался неизменным. Я не представляла, сколько времени еще оставалось до утра.
Шло время. В комнате возникло слабое движение прохладного воздуха, тем не менее, было жарко.
«С тем же успехом я могла бы быть и похоронена, — подумала я. — Если бы мне завтра пришлось уезжать из Касабаарде, то теперь сон был бы весьма кстати. Проклятие».
Одною из причин того, что мне не спалось, являлся страх.
Башня была знакома мне только по неверным воспоминаниям, которые очень облегчали обретение представления о ней, как о чем-то совершенно естественном. Однако материал, на котором я лежала, состоял не из волокон и не металла и был на ощупь гладким, как пластмасса.
Свет шел от какого-то неразличимого источника, хотя мне по воспоминаниям казалось, что зрительные возможности охватывают больший спектр. Как только я попыталась осознать все эти моменты, мне стало страшно.
Потому что если использовавшийся здесь источник энергии не смог быть обнаружен детекторами спутника, единственно возможный вывод состоял в том, что речь шла о виде энергии, приборы для измерения которой мы не установили на этом самом спутнике… по той причине, что он был нам совершенно неизвестен.