Иногда упоминания о королеве Шиомарре выводили меня из горьких дум о своем одиночестве.
— Наша королева могла бы выйти замуж за бренна, короля морей, или за бретонского принца, такая она красавица. Я клянусь тебе, Бойорикс! Второй такой не сыщешь во всей Галлии. Когда она появляется, всем кажется, что это солнце восходит… Нет, ты не можешь этого представить…
— Кроме того, — продолжал расхваливать ее один из стариков, — у нее светлая голова, она — настоящая мудрая правительница. И если она нам что-то обещает, мы всегда это получаем!
— Да, да, — подхватывали другие, — так и есть, она всего добивается, чего хочет. Мы никому не платим дань — ни Вертиску, ни римлянам, только одному племени. Мы свободны!
— Какому племени вы платите, друг?
— Вот уже скоро десять лет, как наш старый король Эзугенос был разбит ратиатами. С тех пор мы живем под ними. Каждое лето мы должны отвезти им сто возов кожи и пшеницы.
— И пятьдесят брусков железа, — добавил один из подмастерьев.
— Да, Комгаллос, пятьдесят брусков нашего лучшего железа!
— Наш король умер от горя, а его жена — о, чужеземец, есть ли такой обычай у вашего народа? — решила разделить его участь. Мы похоронили их обоих — и их любимую собаку — в пещере на Праведной горе, дав им в последний путь и лучшее оружие короля.
Я удивился, глядя на погрустневшие лица присутствующих. Старик даже прижал руку к сердцу.
— К счастью, Шиомарра уже могла заменить их, — продолжал рассказчик. — Мы ее выбрали правительницей, несмотря на притязания другой родни и знати, нас поддержали друиды.
— Она так любит нас всех, — пролепетал старик, — что отказалась отдать себя в подчинение мужчине, чтобы заботиться о нас.
— Как бы ни вздыхал Оскро, она уже не будет принадлежать ему!
— Нет, ее мужем не может быть обыкновенный мужчина, она принадлежит всему народу.
— Мы все ее мужья!
— Вы так ее любите?
— Ты увидишь ее, Бойорикс, она — как заря…
Потом мы убирали скамьи, женщины расстилали на соломе шкуры. Только Петруллос и его жена устраивались отдельно, за натянутым холстом. В темноте продолжал раздаваться чей-то шепот, снаружи изредка доносились приглушенные звуки леса, я представлял себе распростертое над домом звездное небо… К нашим ногам жались кошки и собаки, они норовили лизнуть в открытую щеку. Снова я пытался заглушить в себе стыд, позабыть о притворстве, мне хотелось думать о вольном ветре, о прекрасном лице незнакомой мне Шиомарры.
Глава III
В последнюю нашу ночь, проведенную у кузнеца, выпал густой, глубокий снег. На рассвете, выйдя из хижины, мы были ослеплены белизной, покрывавшей все вокруг. Как дети, мы бросились к этому покрывалу, черпали его пригоршнями, сыпали себе на лица и смеялись от всего сердца. Собаки носились вокруг нас кругами и лаяли от восторга, подпрыгивали, хватали нас за одежду, гонялись друг за другом. Дети не отставали от них, некоторые прямо катались в этом обжигающем холодном пухе. Хижины стали похожи на грибы. Окружающие холмы, на которых теперь отчетливо выделялась щетина черных стволов, казались еще ближе. Фасад Верховного Дома возвышался над домами на фоне неба цвета олова.
В этот день в Эпониаке никто не работал. Женщины пекли пироги, которые они щедро пропитывали медом, дети устраивали снежные сражения. Мужчины, вооружившись рогатинами и луками, ушли в лес, взяв нас с собой. Я должен уточнить, что, едва мы проснулись, из лесу раздались сигналы карниксов[14], и у главных ворот собрался отряд всадников, которые пустили вперед свору бешено лающих собак. Во главе этого отряда я еще издали заметил молодую женщину с золотым обручем на голове и спросил о ней у кузнеца.
— Заметил! — обрадованно сказал Петруллос. — Ты еще увидишь ее. Когда охота закончится, всех позовут к ней.
Но и он не собирался сидеть сложа руки в тот день. Достав из сундука луки с колчанами, он осмотрел рогатины и дал мне самую легкую. Я не обратил внимания на то, что острые ее части следовало бы подтесать, за что и поплатился потом сломанными костями.