- Ну, не иначе, как мы в сорочке родились, - облизывая пересохшие губы, сказал арттехник Зилов.
И тут же второй снаряд упал у самой опушки, и опять батарейцы увидели смерть в лицо.
С шумом, цепляясь обледенелыми ветвями за соседей, упала подрубленная снарядом седая сосна. Но разрыва опять не последовало.
Снаряды ложились один за другим.
Никто из бойцов не помнил такого случая, чтобы десять снарядов подряд упали и не разорвались. Ещё не прошёл страх смерти: каждый раз устало шарахались красноармейцы. Но в земле только дымились глубокие дыры и пахло горячим, расплавленным металлом.
Моё сердце никогда ещё не билось так тревожно. Десять снарядов! Десять раз смерть, как хищный зверь, бросалась на меня и сворачивалась у моих ног, непонятно кем усмирённая, непонятно почему успокоенная и в этой своей тайне загадочная и ещё более страшная.
Каждую секунду могли взорваться эти десять снарядов…
Огонь утих.
Я не мог дальше выдержать, бросился к чёрной воронке, но чья-то рука рванула меня назад, злой голос арттех-ника Зилова хлестнул:
- Назад! Не лезь! Смерти хочешь?… - Уже спокойней он добавил: - Умеючи надо смотреть. Тронешь её, гранату, - она и взорвётся. Переждать надо.
Коченели руки. Скрипели сапёрные лопаты о мёрзлую землю. Бойцы батареи откапывали неприятельский снаряд.
- А ну, ребята, - вздохнув, громко сказал Зилов, -
отойди на тридцать шагов! Без разговоров! Отвинчивать буду. Мало ли что…
- Почему ты? - запальчиво крикнул я.
- Товарищ командир, - не отвечая, обернулся Зилов, - прикажите отойти.
Черненко задумчиво и тревожно глянул в яму, где к самому телу снаряда прильнул Зилов, провёл рукой по заиндевевшим густым усам и, махнув рукой, увёл за собой бойцов.
Мы стояли в отдалении от ямы, не отрывая глаз от рук Зилова. Он отвинчивал головку снаряда.
Зилов высыпал порох на ладонь.
Не ожидая распоряжения помкомбатра, мы кинулись к яме.
На красной, огрубелой ладони Зилова горкой высились мелкие чёрные зёрна. Бойцы непонимающим взглядом смотрели на эти зёрна. Почему не взорвался снаряд?
Но в серых глазах Зилова уже мелькала весёлая искорка. Он, быстро пригнувшись, высыпал порох на край ямы, зажёг спичку и поднёс к горке.
Она не вспыхнула. И тогда все мы поняли, почему не взорвались снаряды.
- Песок! - крикнул я громко и радостно. - Песок! Зилоз… Товарищ командир… Лоржинские комсомольцы!…
На застывшей снежной поляне у самой опушки опять взорвался вражеский снаряд.
- Да!… - сказал многозначительно Черненко. - Да!… - повторил он.
Больше ничего не сказал командир, но мы поняли его. С НП указали новую цель.
- К орудию! - скомандовал Черненко своим прежним суровым голосом, словно не десять человек, а вся батарея слушала его приказ. - По белякам - огонь!
Я заложил новый снаряд в патронник последнего уцелевшего орудия.
ЗОЛОТЫЕ КУВШИНКИ
1
Белые отступали, очищая занятые ими города нашей губернии.
Деревни и местечки были разрушены, дома разбиты снарядами и сожжены, электрические провода сорваны. Жизнь приходилось начинать сначала.
После возвращения с фронта я работал в Липерском губкоме комсомола. Ведал культурой и просвещением.
Однажды меня вызвал к себе товарищ Громов, сменивший Филькова на посту председателя губревкома.
- Надо нам на местах культурную жизнь налаживать. Поезжай, Штейн, в командировку, в Дреслу. Ты там знаешь все места, сделаешь доклад на уездном съезде, да и газету нам нужно наладить. А по печати ты, можно сказать, спец… - Чуть заметная усмешка скользнула по его хмурому лицу.
Я понял, что он вспомнил злополучную лунную поэму. Но мне было сейчас совсем не до луны.
- Есть, товарищ Громов!…
Я шагнул к двери. Громов остановил меня.
- Оттуда, - сказал он, - только-только белых выгнали. Местность пограничная, беспокойная. Так что смотри там, поосторожней. Дело военное.
Лет мне тогда сравнялось ни много ни мало - шестнадцать. И я считал себя старым, закалённым воякой.
Поручение Громова польстило мне. Шутка ли, еду налаживать власть на местах!
…В канцелярии губревкома выдали мне трёхаршинный мандат, десять миллионов рублей, пропуск на право проезда по железной дороге, всякие инструкции… Набил я свой многострадальный портфель - и на вокзал.
Поезд до Дреслы шёл восемь часов. Я сильно волновался, подъезжая рано утром к городу. Вспоминал, как
год назад уходил отсюда по снежным сугробам сквозь густой лес.
Улицы городка превратились в огромное пепелище. Только в центре сохранилось несколько домов, и на окраине в разных местах чёрными грибами высились уцелевшие избушки; между ними - полуразрушенные трубы.