- Что же вы делали на берегу? Сдавленным голосом я прохрипел:
- Стихи писал.
Морщины на лбу комиссара сразу разошлись. Видно было, что он еле удерживается от смеха.
- А ну-ка, покажите стихи…
Мне казалось, если сейчас ударит гром, если блеснёт молния и убьёт меня - это будет самое большое счастье.
Из вороха инструкций я вынул тетрадь со стихами и подал комиссару.
Он повертел её в руках и сказал:
- Неразборчиво. А ну-ка, прочтите сами.
Что тут говорить!… Сгорая от стыда, я стоял в комнате Особого отдела и вслух читал любовно-лирические стихи.
Мне казалось, что долгожданный гром грянул, когда захохотал - нет, загрохотал! - комиссар. Увы, он не был поэтом, и мои лирические чувства не нашли в его душе отклика.
Он долго, с расстановкой, басисто смеялся. Потом встал, отдал мне мой мандат и инструкции, протянул руку и сказал:
- Ну, идите на съезд, товарищ… Стишки, впрочем, не особенно значительные. Но будет время - перепишите мне на память. Только другой раз для вдохновения выбирайте более укромное место, чем на самой границе.
Не могу передать, как вылетел я из Особого отдела. До съезда оставалось десять минут. Я торопливо зашагал к зданию ревкома. На съезде я был уже солидным представителем центра и с настоящим «губернским» видом встал в «красном зале» за жёлтый пюпитр, чтобы начать свой доклад…
Я пробыл в городке несколько дней. С комиссаром Особого отдела я больше не встречался.
Товарищ Громов выразил мне благодарность и сказал, что я оправдал возложенные на меня надежды. Политпросветработа в Дресленском уезде налаживалась, а об эпизоде со стихами товарищ Громов так ничего и не узнал.
И только одно неразрешённое сомнение терзает меня всегда, когда я вспоминаю о суровом комиссаре.
На комиссарском столе, рядом с письменным прибором и горкой револьверных патронов, стоял букет золотых кувшинок, таких же точно кувшинок, как те, что лежали в старом, замшелом челноке.
МУЗЫ
1
Мою литературную судьбу решило стихотворение, посвящённое трёхлетию Октябрьской революции.
Степан Алый, заведующий литературным отделом липерской газеты, стоял несокрушимой преградой между мною и газетным листом.
Презрительно оглядывая мою невзрачную фигуру, он всегда возвращал мне стихи и говорил:
- Чувства мало… Глубины нет, молодой человек! Учиться надо. Статейки писать ещё можете, а стихи… Нет, стихи не каждый может. Изучайте поэта Тютчева. Советую прочесть мою последнюю поэму «Раннее утро» в журнале «Грёзы».
Или:
- Нету настоящей идейной нагрузки. Мало гражданского пафоса. Изучайте поэта Некрасова. Советую прочесть мою последнюю поэму «Вперёд» в журнале «Искусство».
Я задыхался от бессильной злобы. Это у меня, старого общественного деятеля и борца, мало идейной нагрузки!
Между тем, кроме печальной памяти поэмы о Луне, стихи мои не видели света.
Я читал и Тютчева, и Некрасова, изучал и Степана Алого и, по правде говоря, не понимал, чем его стихи лучше моих. Но никто не мог мне это объяснить.
Наконец плотина была прорвана. В предпраздничные дни трёхлетия Октябрьской революции Степан Алый уехал в командировку, и редакция осталась без юбилейных стихов. А у меня как раз к этому времени родились, казалось мне, замечательные строчки. Я отнёс их прямо редактору. Громов, скептически относившийся к моим литературным опытам, несколько раз с начала до конца хмуро прочёл стихи и, когда я уже был уверен в провале, сумрачно сказал:
- Ничего стишки. Подходят.
Когда я вприпрыжку выбегал из редакции, меня нагнал мой старый приятель по гимназии, комсомолец Тимченко, и, озорничая, крикнул:
- Товарищ Пушкин, редактор говорит, чтоб ты завтра прочёл стихи на вечере!
Это была настоящая победа.
На следующий день вернулся Степан Алый. Первую полосу газеты уже украшало моё стихотворение. Называлось оно «Три года». Стихотворение получилось идейно выдержанное и вместе с тем очень лирическое.
Степан Алый мне всё же отомстил.
Вечером в театре редакция выпускала «Живую газету». Впервые и меня привлекли к этому делу.
Театр заполнили красноармейцы. Вначале редактор прочёл передовую статью на политическую тему. Потом шёл иллюстрированный фельетон. На диапозитивах нарисовали историю борьбы Красной Армии с белогвардейцами на протяжении трёх лет советской власти. На экране появились карикатурные изображения Деникина, Мамонтова, Краснова, Корнилова.
Подписи к диапозитивам, сочинённые Степаном Алым, читал сам автор.