Зойка сидела, подперев голову руками, и думала о своей жизни. Неужели она навсегда останется буфетчицей? Ей уже двадцать лет. Изо дня в день одно и то же. Завтрак, обед, ужин, грязная посуда и уборка кают. А потом ей станет тридцать, сорок — и все та же тряпка в руках и жирные тарелки?
Вспоминалась Елена Павловна — буфетчица с «Алдана». Может быть, и для Зойки уготована такая же судьба? Без любви, без души, без радости. Один, второй, третий… От таких мыслей ей делалось страшно, тоскливо, хотелось забиться в каюту, никого не видеть и не слышать. Нардин был далек и недосягаем. И от этого становилось еще горше.
Когда «Ригель» приходил в порт, Зойка в своей модной стеганой черной курточке сходила на берег. Она гуляла одна по улицам, прислушиваясь к шуму города, рассматривала витрины, останавливалась у входов в театры, сидела в тенистых аллеях садов. Ей встречались огромные объявления с приглашением на работу. Она подолгу стояла перед ними, перечитывала по нескольку раз, старалась представить себе, как бы она работала там… Но никогда не заходила в отдел кадров для того, чтобы узнать обо всем подробнее. У Зойки не хватало решимости уйти из своего спокойного, сравнительно обеспеченного мирка, где всегда тепло, светло и надежно.
Сначала Зойка жила на «Ригеле», а через год получила комнатушку за городом. Комната была скверная: узкая, с окном, выходящим во двор, где стояли мусорные баки. В своей «квартире» Зойка бывала редко. Она не любила пригород. Ей становилось грустно и одиноко от тишины, шума ветра в ветвях деревьев, шуршания опавших листьев на дороге, когда она шла со станции домой. Идти было далеко.
В доме главным образом жили отставники. Они получали приличные пенсии и радовались чистому воздуху. Их жены, чтобы не скучать, работали в местных учреждениях. Вечером они ходили друг к другу в гости. Судачили, сплетничали или играли в карты. Зойку они не замечали. Здравствуйте и прощайте.
Во время стоянок на «Ригеле» становилось скучно. Все старались как можно больше времени провести вместе со своими близкими, знакомыми, даже иногородние курсанты убегали к своим девушкам. У Зойки же никого не было. К дальней тетке она не заходила. Там жили своей жизнью, не оставив в ней места для Зойки.
ЛЮКА
Тронев хотел повидать Люку до отхода парусника в плавание. Он дошел до ближайшего автомата, набрал номер.
— Люся, — сказал он, когда услышал в трубке знакомое «алло», — завтра мы уходим в море. Может, встретимся?
— Приходи. Я дома. Простудилась, — после некоторой паузы ответила девушка.
Тронев познакомился с Люкой прошлым летом. Познакомились они случайно. Сидели на одной скамейке в саду и разговорились. Вызывающе модно одетая, Люка выделялась среди окружающих девушек.
Длинноногая, с тонкой талией, с черными распущенными до плеч волосами, очками на остреньком носике, она понравилась Виктору.
Люка приехала из Магадана и училась в Институте холодильной промышленности. Она снимала комнату у бойкой, языкастой старушки. Хозяйка относилась к жиличке почтительно, потому что раз в месяц из Магадана от родителей Люке приходили переводы на солидные суммы. Старуха называла Люку Людмилой Сергеевной, а за глаза Люськой. Тронев ненавидел хозяйку. Ее двусмысленные улыбки, которыми она встречала курсанта, вызывали у него отвращение.
К Люке часто приходили товарищи по факультету. Хозяйка жаловалась соседке:
— К Люське что ни день, то новый является.
— Ночуют? — плотоядно щурилась соседка.
Старуха многозначительно поджимала губы, хотя у Люки позже двенадцати никто не засиживался.
— Входи, Витя, — сказала Люка, открывая Троневу дверь. — Не смотри на меня. Я совсем больна, и нос распаялся.
— Ты что же не пришла на вечер? Я тебя ждал-ждал, — сердито сказал Тронев, снимая пальто.
— Не смогла.
— Но ты же обещала.
— Мало ли что я обещала. Занята была.
— Надо держать свое слово.
— Вот и держи. Не могла прийти, и все. Как дела? — спросила Люка, когда Виктор расположился на диване. — Уходите в плавание?