— Рассказывай, как живешь, — попросил он Слонова.
— Как видишь. Ничего, — хмуро ответил Ростислав и отвел глаза. — Живу. А как там наши прославленные мореходы? Орел, Курейко, Тихомиров?
— На месте. Изучают фалы, лазают на мачты, гребут. Замучили нас учениями совсем. Ты что же на военку не идешь?
— Иду. В ноябре призыв. Я уже и комиссию прошел.
— Неохота?
— Охота — неохота, а надо.
— А потом что?
Слонов с усмешкой взглянул на товарища:
— Потом? Отслужу, вернусь в училище. Назло всем. Всем моим «друзьям» — Клокову, Рабизову, Мазурову.
— Почему назло?
— Потому что сволочи они.
— Почему сволочи? — перебил Слонова Тронев. — Сам дураком был, так и пенять не на кого.
— Ладно. Дураком или умным, это как сказать. Я все помню… — Тронев поразился злости, которая зазвучала в голосе Слонова. — Сам-то что Рабизов делал? Ведь знаю я… Рассказывать только на совете не хотелось.
— Брось, брось, Ростик, не перегибай. Ты сам понимаешь, что виноват. Кулак — не решение вопроса. Не в каменном веке живем. Так?
— Так. Но помыкать собой каждому подонку вроде Рабизова я не позволю. Был бы кто! Ладно, черт с ним. Вспоминать не стоит. Давай за счастливое плавание.
Ростислав снова наполнил стаканы.
— А как ты попал на «Буйный»? — спросил Тронев.
— Так и попал. До призыва что-то надо делать. Дома родители запилили. Опротивело. Вот и пошел в портофлот. До ноября поработаю. Все же дело, — невесело закончил Слонов.
Снаружи кто-то подергал ручку двери, и мальчишеский голос спросил:
— Ты дома, Слон? В восемь часов собрание. Старик созывает насчет Григорьева.
— Ладно, приду, — отозвался Слонов.
— А как ваш старик?
— Кэп мировой.
— А мне он почему-то не понравился. Маломерок какой-то. Орет, бегает… Не звучит…
— Ты на внешность не смотри. Мал золотник, да дорог. Звучит как хороший рояль, — глаза у Слонова подобрели. — Мудрый старик, хороший. Тяжелую жизнь прожил, поэтому много понимает.
— Что же он на «Буйном» сидит в таком разе?
— А где же ему сидеть? Диплом у него короткий, годков много. Куда же ему теперь податься? На пенсию скоро. Тем более, что буксировщик он великолепный. Зарабатывает прилично.
— Понятно. Как у вас насчет этого дела? Разрешается? — Тронев щелкнул себя по горлу.
— Пьют понемножку, втихую. Но старик за пьянку строго наказывает. Премии лишает. Рублем, в общем, бьет. Боятся.
— Но ты, я смотрю, запас все-таки держишь, — кивнул Тронев на опорожненную бутылку.
— Нет. Это случайно. Вчера день рождения одного пацана праздновали. Вот и осталось. А так, я на судне не пью. — Слонов засмеялся. — Сегодня исключение ради встречи. Ты, вероятно, единственный из Мореходки, кого я уважаю.
— А я думаю, что ты все-таки к нам после службы не вернешься, — задумчиво сказал Тронев. — Не вернешься…
— Это еще почему?
— Не захочешь. Снова дисциплина, строй, старшины…
Слонов допил остатки из стакана, высунул голову в иллюминатор, посмотрел, нет ли кого на причале, выбросил бутылку и только после этого раздельно ответил:
— Запомни раз и навсегда. Я моряк по призванию. Мне нужен диплом штурмана. И никакой другой. Диплом врача или инженера меня не устраивает. Усвоил?
Слонов говорил громко, вызывающе.
— Значит, вперед до капитана? — усмехнулся Тронев.
— Только так, — без улыбки проговорил Слонов. — Буду капитаном — и хорошим.
Тронева почему-то рассердил самоуверенный тон Слонова, и он, иронически оглядев каюту, желая уколоть, сказал:
— Давай, давай. А вот живешь не по-капитански. Не каюта, а гадюшник какой-то. На других судах такого бы не потерпели.
Ростислав снисходительно посмотрел на Виктора:
— Ты прав — гадюшник. Некогда, Витек. Знаешь, как мы работаем. Вкалываем день и ночь. Подай буксир, крепи буксир, отдай буксир. Все руками. Не успели прийти, сейчас же и отход. Переходы тоже. Морские пасынки. Команда держится потому, что ребят понемногу забирают на большие суда. Нет времени за порядком следить. Вот так.
В каюту постучали.
— Открой-ка, Слонов.
— Старик, — испуганно прошептал Слонов. — Убери скорее стаканы.
Тронев сунул стаканы в стол, и Ростислав открыл дверь.
— Пожалуйста, Николай Степанович.
Вошел капитан. Сейчас Тронев рассмотрел его. Маленького роста, большеголовый, с морщинистым, похожим на печеное яблоко лицом, он не производил впечатление «мастера», как о нем с восхищением говорил крановщик. Кустистые седые брови и смешной нос Сирано де Бержерака дополняли портрет. Но маленькие, какие-то пестрые глаза смотрели остро и цепко.